Однако с течением времени власти все больше внимания обращают на самые жестокие из этих игр: ла суль, деревенские бои, ритуальные драки во время процессий. В 1851 году в Беллу–эн–Ульм, на северо–западе департамента Орн, четыре бригады жандармов были вызваны для прекращения жестокой партии в ла суль по случаю Марди Гра[783]. Вмешательство жандармов (далеко не единичное) повлекло за собой запрет этой «ежегодной игры (в которую играли кожаным мячом, набитым опилками и весившим около 6 килограммов), собиравшей несколько сотен игроков и около 6000 зрителей, привлеченных кровавым зрелищем»[784]. После 1850 года были окончательно ликвидированы и традиционные бургундские скачки: праздник сопровождался ритуальными драками, которых давно опасались и которые в какой–то момент даже запретили, однако в первые десятилетия XIX века они по–прежнему происходили. Теперь бургундские скачки заменили лошадиными ярмарками[785]. Цивилизованное поведение укрепляется только во второй половине века, когда сходят на нет проявления физической силы: «После 1850 года большинство упоминаний об этих ритуальных боях свидетельствует о довольстве людей тем фактом, что кровавые драки остались в прошлом»[786]. На самом деле меняется и восприимчивость к насилию в целом: бросание камней в прикованного гуся перестало практиковаться в большинстве коммун департамента Йонна, за исключением Сен–Флорентена, около 1830 года; ушло в прошлое и забрасывание камнями козы, встречавшееся в некоторых коммунах еще в XVIII веке. Жестокость преступлений также, судя по всему, со временем уменьшалась. Возможно, это слишком смелая гипотеза, но об этом же свидетельствует статистика Нельса Могенсена относительно преступной деятельности в коммуне Ож: в конце XVIII века количество тяжких преступлений снизилось там в четыре раза по сравнению с началом века[787]. Мари–Мадлен Мураччоле также подтверждает, что в уголовном суде Ванна, в Бретани, зафиксировано снижение количества случаев посягательства на жизнь — с 37 до 26 процентов[788]. Джон Морис Бетти отмечает, что в английских графствах Суссекс и Суррей количество обвинений в убийстве (в расчете на 100 000 человек) снижается с 2 случаев в период с 1740 по 1780 год до 0,9 — с 1780 по 1801 год[789]. Итак, приход в начале XIX века того, что Пол Джонсон назвал[790] «концом дикости» («the end of wilderness»), подтверждается многочисленными показателями.
2. «Грубые удовольствия» [791]
Разумеется, все это не означает, что жестокие игры исчезли навсегда: они просто стали регулироваться, за ними был установлен контроль. Отныне драки перемещаются с открытых пространств в укромные углы, из сельской местности — в задние комнаты кафе, в специально обустроенные, закрытые помещения. Удары становятся направленными, правила игры записываются, тактикам боя начинают обучать: появляются тренеры, владеющие залами для занятий, а с ними и конкуренция. Искусство французского бокса — савата и борьбы — шоссона приобретает популярность в Париже 1820–1825 годов, их школы становятся знаменитыми. В воспоминаниях и рассказах посетителей клубов повествуется об искусстве боя с применением бесконечных ударов кулаками и ногами с целью поразить противника. Родольф, герой «Парижских тайн» Эжена Сю, побеждает нападающего на него противника с помощью разнообразных приемов. Он «с поразительным проворством дал… подножку и дважды повалил на землю» соперника, между прочим, «человека атлетического сложения, весьма искушенного в кулачных боях, называемых в просторечии „саватой”»[792]. Мартен Надо еще подробнее иллюстрирует нравы, описывая определенный круг людей — мигрантов из департамента Крёз, временных работников, которые испытывают социальное давление и ищут в драках возможность показать свою силу парижанам, по их мнению, холодным, надменным и, разумеется, занимающим лучшее положение: «Мы говорили друг другу, что этих людей, которые ни в грош не ставили поедателей каштанов из Лиможа и Крёза, надо хорошенько проучить кулаками»[793]. Обучение борьбе позволяет выплеснуть горечь наполовину маргинальным приезжим, вынужденным жить целыми оравами в городе, где к ним испытывают скрытую ненависть. С обучением связано также новое распределение времени: между отдыхом и работой, праздными шатаниями в компании друзей и цеховой иерархией. Переполненные бедные жилища, с их особыми законами существования, скученностью, по–новому организуют пространство. Устанавливается новый тип драки: ее техника продумывается и изучается, драки комментируются, сравниваются друг с другом. Речь идет о вложении сил в обучение, не связанное с работой: «Он обнаружил мои слабые стороны и сделал все возможное, чтобы довести меня до совершенства»[794], — пишет Мартен Надо об одном из своих учителей, который относился к нему с вниманием и уважением.
785
Pérot F. Le Folklore bourbonnais. Paris, 1908. P. 53; Weber E. La Fin des terroirs. P. 549.
787
Mogensen N. W. Aspects de la société augeronne aux XVIIe et XVIIIe siècles. Paris, 1971; эту диссертацию цитирует Мишель Фуко в кн.: Foucault М. Surveiller et punir. Naissance de la prison. Paris: Gallimard, 1975. P. 91.
788
Muracciole M.–M. Quelques aperçus de la criminalité en haute Bretagne // Annales de Bretagne. 1981. Vol. 88. No. 3. Criminalité et répression. P. 310.
789
Beattie J. M. Crime and the Courts in England, 1660–1800. London; Oxford, 1986; также см.: Lagrange H. La Civilité à l’épreuve. Crime et sentiment d’insécurité. Paris: PUF, 1995. P. 65.
791
Так Пердигье называл свои упражнения в борьбе, прыжках и савате: Perdiguier A. Op. cit. Р. 364.
792
Sue E. Les Mystères de Paris. Paris, 1843. T. 1. P. 3. (Рус. пер. цит. по: Сю Э. Парижские тайны / Пер. с фр. О. Моисеенко, Ф. Мендельсона, Я. Лесюка, М. Трескунова. М.: Пресса, 1993.)