– На «Алайский» едем.
«Матис» сорвался с места и понёсся по новенькому, гладкому асфальту. Мы выехали на большой мост над железной дорогой, и слетели с него вниз, погрузившись в джунгли колоритных многоэтажек. А что? Город, как город – большой, красивый, современный. Правда, ничего восточного, я пока в нём не вижу.
– А что за шапочкэ у тебя такой странный, брат? – спросил водитель, с улыбкой покосившись на мой головной убор.
– Да это мода такая у нас в Москве, – соврал я, – сейчас все такие носят.
– Не-е-т. В Ташкенте такие не носят. Лучше тюбетейку купи! – рассмеялся шофёр.
Мы приехали в точку назначения – Алайский рынок. Ехали минут пятнадцать, не больше. Ташкент оказался городом без пробок. Это потому-что улицы широченные, а машин не много, вернее, не так много, как у нас.
– Пятьдесят тысяч сум с тебя, брат, – назвал водитель цену, и добавил, – вообще-то, больше беру, но для тебя, по-братански, скидку делаю.
– Сум? Это ваши деньги?
– Да, брат.
– А у меня нет ваших денег, не поменял я ещё. Где поменять можно?
– Э! Нигде не можно, и не нужно. А доллары есть?
– Нет, только рубли.
– Ладно, давай тогда тысячу российских, уступлю тебе, по-братански.
Я отдал ему тысячерублёвую банкноту. Водитель, чему-то очень обрадовавшийся, принял её у меня из рук.
– Ну, братан, давай, удачи тебе!
Вот, и Алайский рынок. Нет, не таким я себе представлял настоящий восточный базар. По моим представлениям он должен бурлить мужчинами в чалмах и пёстрых халатах, женщинами, одетыми в чадру; быть запружен гружёными верблюдами и ослами, запряжёнными в арбы. В хаосе и беспорядке должны быть разбросаны по нему бесчисленные кучи самого разного товара: персидских ковров, кувшинов и амфор, остро заточенных кривых сабель и кинжалов, приторных восточных сладостей и диковинных фруктов… И в этой невероятной толчее должен стоять должен непрекращающийся гвалт тысяч торговцев, расхваливающих свой товар, и тысяч покупателей, часами ведущих с ними торг из-за пары медяков.
Ничего подобного не было здесь и в помине. Базар достаточно большой, и очень уж современный. Аккуратными рядами стоят, недавно отстроенные, симпатичные павильоны, украшенные национальным орнаментом, а между рядов неспешно ходят люди, в обычной европейской одежде. Покупателей совсем немного, в сотни раз меньше, чем должно было быть в моих ожиданиях. Да и диковинных фруктов совсем не видать. Хотя это не совсем так. Я проходил меж фруктовых рядов, на прилавках которых стояли тазы с хорошо известными мне плодами – яблоки, груши, хурма, виноград, гранаты… Но какие это были плоды! Огромные, яркие, сочные, манящие. От одного вида их начинало сосать под ложечкой. Любой из них разрешалось попробовать, что я и делал без устали. Боже! Как же они были вкусны, свежи, сладки! В Москве таких не найти. Те, что привозят к нам, почему-то уже совсем другие.
Миновав фруктовые ряды, я оказался среди прилавков с орехами и сухофруктами. Курага и кишмиш самых разных, невиданных мною доселе цветов: белого, кремового, оранжевого, синего, фиолетового, чёрного, красного; сушёный инжир… А какой восхитительный запах витал над этим великолепием! Я остановился у прилавка, на котором лежал незнакомый мне съестной товар – какие-то жёлто-коричневые косички и брусочки чего-то пахнущего очень вкусно и сладко.
– А что это такое? – спросил торговку, пожилую узбечку, в украшенном восточными узорами платке.
– Это сушёный дыня, сынок, – ответила она, – сколько тебе взвесить?
– Осторожней, с непривычки понос может случиться, – услышал я голос позади себя.
Я вздрогнул и обернулся. За моей спиной стоял мужчина в синем плаще, лет сорока пяти – пятидесяти, с густыми чёрными бровями и длинными волосами с проседью.
– Почему же с непривычки? – нашёлся, что сказать в ответ я.
– Потому-что с непривычки. Там, откуда ты приехал, такого не едят, – ответил он.