– Ты в зеркало на себя смотрел, Антон-джан?
– Да. Только что.
– И в таком виде ты в аэропорт собрался? Нищие гастарбайтеры, сынок, на самолётах не летают. Завидев такую фигуру, тебя там или милиция задержит, или охотники сцапают.
– Тогда на поезде?
– Во-первых, поезд Ташкент – Москва, не каждый день ходит. Сегодня поезда не будет, завтра тоже. А если б и был? Твоё другое лицо – лишь на сутки. Поезд на Москву, наверняка охотники со шпионами прочёсывать будут, узнают тебя.
– Как же быть?
– Поедешь, как все гастарбайтеры у нас в Россию ездят, через Казахстан, на автобусе. Перейдёшь границу, сядешь на автобус до Алма-Аты. Когда приедешь туда, к тому времени лицо твоё вернётся. Переоденешься в свою одежду – и, на самолёт до Москвы. Там, в Алма-Ате, я думаю, они тебя искать не будут, не догадаются.
– Спасибо, Уткур-бобо.
Старик снова оглядел меня с головы до ног.
– Сумка не подходит. Роскошная слишком она у тебя для гастарбайтера. Возьми эту, – Уткур-бобо указал на потрёпанную китайскую дорожную сумку, лежащую в углу каморки. – Вещи свои в неё сложи.
Я переложил вещи. Старик подошёл ко мне вплотную, и взял мои ладони в свои, слегка дрожащие, тёплые руки.
– Надо, чтобы этот мир уцелел, Антон-джан. Я очень этого хочу. Вот ты лепёшку сегодня у меня ел. Вкусно?
– Не то слово, Уткур-бобо.
– Вот. А в том мире ты такую лепёшку не поешь. Пресный там хлеб какой-то, безвкусный. Да и жизнь там, тоже пресная. Особенно остро это чувствуешь, когда из очередной ходки возвращаешься.
– Вот как! А я думал, что там – рай.
– Да рай то, рай… Конечно, в том мире, в неимоверной степени меньше боли, страданий, несправедливости, нежели в этом, нашем. Но всё же чего-то там очень сильно не хватает. Для того и была создана Игра – ведь она даёт то, чего не достаёт нам в реальной жизни. Да, наша жизнь в этом мире, всего лишь мираж. Но какой прекрасный мираж, Антон-джан! Мне могут сказать: «Уткур Каримович, ты из ума выжил? В этой жизни так много кошмара, слёз и горя! Чего в ней прекрасного?» А я отвечу: «Нет, в ней много прекрасного. Кошмар тоже присутствует. Но как познать прекрасное? Только на контрасте с кошмаром. Нет кошмара – нет прекрасного, дорогой».
Старик откашлялся и продолжил:
– Вот они говорят: надо закрыть эту Игру, похоронить её, разрушить – слишком уж она стала кошмарной. В семнадцатом году пролетарии пели:
«Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем,
тот станет всем».
Чем это закончилось, ты знаешь. Миллионы невинных людей в лагерях сгнили; сотни тысяч голодом сморили при продразвёрстках; церкви, мечети с землёй сравняли; запретили всё; оболванили всех; нищету в культ возвели и радоваться ей заставили… А через семьдесят с лишком лет и Союз разрушили. Меньше кошмара стало? Бандитизм, войны, рознь между народами… После развала Союза многие из нас узнали, что такое настоящая нищета. Да, много плохого при Союзе было, я сам этого вкусил, но ведь много и хорошего! Ломать – не строить. Вот разрушат ликвидаторы этот мир, а потом лучший породят? Сомневаюсь. Не по мне это – разрушать. Создавать, улучшать надо. В этом больше и смысла, и блага. Я так считаю.
– Я тоже так считаю. Сделаю всё, что от меня зависит. Пойду я, Уткур-бобо.
– Стой! У тебя же российский паспорт с молодой русской физиономией. Ты с таким паспортом границу переходить собрался?
– Вот, блин! Об этом я не подумал.
Старик запустил руку за пазуху и извлёк оттуда зелёную книжицу с золотым гербом. Протянул мне. Это узбекский паспорт! Открываю. Фотография моего нового лица. Написано на латинице: Pulatov Abdulajon Kudratovich, 1968 года рождения.
– Уткур-бобо! Как это у вас получилось?!
– Ну, я же говорил тебе, что мы тоже кое-что могём, – ответил старец, довольно улыбаясь. – Дильфуза! Дядю Икрома позови, звёздочка.
Икром вновь возник в дверях. Посмотрел на меня с удивлением, но, как мне показалось, не со столь уж большим.
– Внучек, проводи гостя, и объясни ему, как добраться до казахской границы.
Икром молча кивнул.