И первым, что они увидели, был белый потолок. Вот, надо мною склоняется чьё-то лицо. Ната!
– Тоша! Тоша! – кричит она.
Зачем она так кричит? Что случилось?
– Ты чего так кричишь, Натка?
– Тоша, родной мой, ты вернулся!
Она бросается мне на грудь, она плачет.
– Ну, чего ты ревёшь, глупая? – я пытаюсь обнять её и чувствую, что мне мешают какие-то проводки, присоединённые к моей руке. Посмотрел направо. Окно, какие-то аппараты со светящимися лампочками и монитором. Где я?
– Натусик, а где я? В больнице что-ли?
Ната не отвечает, она продолжает рыдать у меня на груди. Резким движением руки я рву мешающие мне провода и обнимаю её. Глажу по голове:
– Ну что ты, дурёха? Всё хорошо. Успокойся.
Через минуту её плечи перестают вздрагивать. Она уже только всхлипывает.
– Натусик, ну расскажи мне, что случилось?
– Я чувствовала, что ты вернёшься Тошик! Чувствовала.
– Мне стало плохо в туалете, когда нас охотники обложили. А потом, что было?
– Ты упал. Ты потерял сознание. После этого охотники сразу ушли. Я бью тебя по щекам, а ты… ты, как мёртвый. Приехала скорая, милиция. Тебя увезли. Сначала в Склиф, потом сюда перевели. Врачи сказали, что у тебя кома, запредельная кома. Это когда на энцефалограмме – прямая линия. Прямая линия означает, что кора мозга человека умерла. Человек дышит, сердце работает, но мозг его мёртв. Так они сказали. Ещё сказали, что не знают, что с тобой произошло. Организм полностью здоров, но кора отключена. Ты уже больше месяца тут лежишь, Тоша. Я каждый день к тебе прихожу, сижу здесь, зову тебя…
– Ната, а как же родители? Они в курсе?
– Нет. Они думают, что ты в Алма-Ате, на конференции. Твоему отцу какой-то его друг позвонил и сказал, что там тебя видел.
– Дядя Володя. Сдал таки. И что, они не начали мне названивать?
– Начали. Я трубку взяла, сказала, что ты телефон у меня забыл, и что правда в Алма-Ату на конференцию поехал.
– И что, они поверили?
– Не сразу. Мне эсэмеска от Виктора пришла. Он написал, что ваш новый зав кафедрой – пустышка. Что он запрограммирован. Написал, что пусть твои родители к нему сходят, и он им всё объяснит: почему ты уехал, ничего не сказав; почему не звонишь. Не знаю, что он им такого сказал, но после этого они успокоились, тебя искать перестали.
– Ну, слава богу! Кстати, когда же Виктор успел-то тебе эсэмеску послать? Мы же с ним почти всё время бок о бок на арене простояли! Наверное, когда на сельмах летели.
– Чего-чего? – не поняла Ната.
– Ничего, Натусик. Потом объясню. А то, что наш придурок зав кафедрой пустышка, знаешь, об этом я и до всей этой истории догадывался. Всё, пойдём, – поднялся я с койки, оборвав последние проводки, соединяющие моё тело с датчиками и аппаратами.
– Тош, тебе бы одеться надо. Ты же голый!
– Ах, да… Вот, блин! – смутился я. – Натусик, разыщи-ка мне мою одежду.
Ната вернулась минут через десять, но не одна, а в сопровождении целой толпы людей в белых халатах. Увидев меня сидящим на койке, вся ввалившаяся в палату компания, повторила финальную сцену из «Ревизора». Первым нашёлся пожилой доктор с бородкой и в очках, наверное, профессор:
– Молодой человек, лягте.
– Вот ещё. Не лягу я. Мне идти надо, – отвечаю я.
– Он разговаривает. Речь не нарушена. Фантастика! – послышался со всех сторон шепот.
– Вы всё же лягте, вы больше месяца в коме провели, – попытался настоять доктор.
– Тем более, мне идти надо, если я столько здесь провалялся, профессор.
– Не профессор. Доцент, – поправил меня он.
– Мне одеться надо. Под простынёй на мне ничего нет. Не могли бы вы выйти, – попросил я собравшихся.
Они, естественно, мою просьбу не выполнили.
– Ната, подержи простынь, я переоденусь.
Ната развернула простынь и держала её, как ширму. Я встал и начал переодеваться.
– Движения сохранны! Никакой атрофии! Невероятно! – начали раздаваться изумлённые комментарии.
Доцент дождался, пока я оденусь, и продолжил: