Выбрать главу

Торопливый бег, выстрелы, самый берег ручья, скрытый от поляны кустами, — удобное место для командования обороной, если достаточно докладов подчиненных, а свой взгляд излишен.

… Дядька так не умел, Сивка это знал точно. Капитану жизненно важно было находиться в гуще событий, всё лично контролировать.

Тычок в плечо. Просто сигнал обратить внимание на егеря, пока вокруг всё громыхает.

— Это твои?!

— Не знаю, — честный ответ. Даже не хочется бить в ответ. Всё равно перестрелка приближается, не до сдачи тут.

— Почему ты ничего не говоришь?! Это же твой шанс обрести семью! Другого не будет, как будто нужен ты русским будешь после войны!

И всё это — одновременно с чёткими приказами, мгновенной реакцией на любое событие. Егерь командовал так же легко, как просто говорил. Вот это боевой опыт.

— Дядьке, — с трудом подбирая слова, решился ответить Индеец, — буду нужен. Он жизнью был готов заплатить за это.

Пояснять что-то бессмысленно. Егерь вряд ли поймет, что Сивке такую цену за дружбу ещё не платили ни разу.

Тут сквозь кусты, прерывая разговор и размышления, с треском рухнуло тело в егерьской форме. Тело ещё было живо, но смерть глядела в его сторону с полным правом. Упавший лежал почти неподвижно, а оттого совсем не страшно, и Сивка подался вперёд, чтобы увидеть лицо.

… Через много лет Сивка будет каменеть при виде репортёров, вспоминая тот злосчастный день, когда Кром и Дядька орали друг на друга под дождем. А нынешняя картина уйдёт в глубины милостивой памяти. Не будет Индеец вспоминать обескровленное лицо, бессмысленный взгляд и грязь, которая было не в силах скрыть то, что лицо это мальчик уже видел.

Головой в ручье лежал репортёр, как его там… Заграбин.

А родной «внучёк», который тело ещё сжимало в руке, Индеец мог узнать из сотни таких же автоматов. Или даже из тысячи, хотя тысячу автоматов Индеец себе представить мог с трудом.

Он наклонился, не слыша запрещающего крика егерьского командира, и коснулся рукояти.

Ремень на плечо выринейца-«репортёра» надет не был, и пальцы легко разжались, выпуская автомат из ладони, а душу — из тела.

А что будет дальше, Сивка не запомнит. Его память милостива.

19 мая 2013 года. Забол, посёлок с неважным названием, но важным местоположением

— Проснись, сдарик. Спать некогда, жить пора!

Сиф отвернулся, стараясь нырнуть обратно в тёплые объятья сна. Всё это уже где-то было. Этот голос. Эти слова… Этот артиллерист, Шанхай.

Надо только разобраться, что сон, а что явь… И где всё это было…

Но во сне об этом думать не получается.

— Его будить бесполезно, — голос Дядьки прозвучал прямо над ухом. Короткий тёплый смешок и ощутимый толчок под ребра:

— Подъём, фельдфебель!

Сиф задвинулся поглубже в кресло, с которого успел сползти… и окончательно вынырнул из сна, ловя в голове обрывки странных мыслей. Про артиллерию, про выринейских егерей…

Наяву поля за окном машины сменились на буйный подлесок, разбавленный несколькими стариками-елями. Глинистая, подмокшая за дождливые дни дорога вела мимо столба с надписью про то, что посёлок такой-то приветствует въезжающих, к старым двустворчатым воротам. Из-под облупившейся серой краски проглядывали рыжие разводы ржавчины.

На воротах катался пацанёнок в заляпанном джинсовом комбинезоне, жевал травинку и нахально взирал на приезжих, прекрасно понимая, что не даёт проехать. Именно из-за этого малолетнего нахала Сифа и разбудили. Точнее, воспользовавшись вынужденной остановкой.

Филиппа, вышедшего разбираться, мальчуган обвёл глубокомысленным взглядом и не счёл нужным снизойти до ответа. Оттолкнулся ногой от дороги и с протяжным скрипом продолжил кататься.

Из-за стоящего неподалёку дома выбежал пацан постарше, лет двенадцати, деловито шлёпнул первого по заду, напоминая, что на воротах «дед Басиль» кататься строго-настрого запретил, бросил мимолётный взгляд на приезжих, ничего им не сказал и за руку потащил младшего брата полдничать. Тот бежал нехотя, оборачиваясь через плечо и готовясь зареветь на всякий случай. Уже издалека донёсся голос старшего, отчитывающего его за то, что опять травинку грязную в рот сунул.

— Нам сюда? — зачем-то уточнила Алёна. Князь подтвердил, что сюда, и бросил искоса взгляд на Заболотина. Полковник разглядывал старый дорожный атлас и мыслями был ещё дальше, чем пребывающий в вечной медитации Одихмантьев.

Алёна без лишних разговоров направила машину за ворота и, следуя по главной улице, вся компаниям скоро достигла смыслового центра поселка — большого «сельского универмага», совмещенного с заведением, гордо называющимся рестораном. Окна этого здания выходили на текущую через посёлок речушку с горбатым мостом.

— Нам на ту сторону, — ориентируясь по атласу, сообщил Заболотин. — И дальше, думаю, проще пешком.

— Там можно проехать, — вдруг произнёс Шанхай. — Но лучше не надо.

— Вы там были? — поинтересовался князь.

— Конечно. Я везде бывал. Я же стопщик, — улыбнулся парень, но потом посерьёзнел: — Правда, лучше бросить машину здесь. И если ночевать соберётесь — так во-он в том доме есть комнаты. Типа, гостиница.

— Мы через два часа отсюда уже уедем, — мрачно пробормотал Филипп, тоном, каким ребёнок, готовясь заплакать, напоминает родителям: «Вы ведь обеща-али!..» — Так что гостиница не понадобится.

— Моё дело предложить, — пожал плечами Шанхай. — Но в том конце посёлка развернуться сложно.

— Значит, пешком, — вывел Иосиф Кириллович. — А вы с нами?

— Смотря куда именно вы… Но я — в любом случае в ту сторону. Так идёмте?

Князь кивнул.

Пешком, так пешком. Никто не возражал, кроме ленивой Алёны, которой расставаться с машиной и шевелить собственными ногами пока не хотелось. Но для переубеждения девушки хватило одного взгляда Великого князя.

На улицах было не людно. Точнее, не было видно никого вообще.

Первым встретившимся человеком, если не считать двух детей у ворот, стал парень возраста где-то от двадцати до двадцати пяти лет, вышедший из «универмага» и целеустремлённо двинувшийся по мосту на ту сторону. Выцветшие камуфляжные брюки, грязно-зеленая футболка, за плечом вещмешок… Даже Одихмантьев открыл глаза, почувствовав, как четверо из семи находящихся в машине человек напряглись. Уж больно вид парня был им знаком — так не может выглядеть скаут, турист или «играющий в армию» из военно-патриотического клуба.

Заметив незнакомую машину, парень приостановился и повернулся в её сторону. Как раз в тот момент, когда из минивена вылез Сиф, сонный и взъерошенный.

Некоторые время они сверлили друг друга взглядами, после чего парень развернулся и пошёл размеренной упругой походкой своей дорогой. В ту же сторону, соотнеся атлас и местность, направился Заболотин, а за ним и остальные.

Шагая по хорошо утоптанной тропе сквозь по-майски беззаботный подлесок, полковник ни разу не обернулся к своим спутникам, полностью уйдя в себя. Им владело двоякое ощущение: разум твердил, что узнать ничего нельзя, а память пополам с фантазией старательно создавали ощущение узнавания. Словно идёшь во сне по месту, знакомому наяву — вроде и всё не так, а что-то узнаётся, ты понимаешь, где находишься.

Сзади, почти не отставая, шёл Сиф и на ходу уменьшал популяцию ранних майских комариков, раз за разом хлопая по голым локтям. Комары, захмелевшие от тепла, выбирали своим обеденным столом исключительно офицерика, на каких языках он их только ни клял. И на русском, и на забольском, и на английском со смешным, демонстративно русским акцентом, и даже пару раз помянул что-то по-выринейски. Полиглот, одним словом.

Невольно вслушавшись в эти языковые изыскания, хлопки и противное комариное зудение, Заболотин постепенно утратил чувство, что узнаёт место, даже удивился своей фантазии. Слишком уж декорации поменялись с тех пор… Поэтому, когда вся русская «компания» — Шанхай не отстал, а порою и вовсе обгонял остальных — оказалась на прогалине, сдавленно вскрикнул один Сиф. Уж он-то безо всякой двоякости узнал место, виденное всего раз вживую и сотни — на фотографии. Так часто виденное, что при всей своей неразговорчивости юный фельдфебель со снайперской точностью мог подобрать слова, описывая эту поляну. Место, напоминающее ему о той самой цене победы или поражения. О той самой цене войны. Цене жизни. «Это — война, а не ваши обезьяньи прыжки на деревьях», — удивительно разборчивая память почему-то сохранила сказанную тогда в гневе фразу.