Ладонь его всё так же мягко сжимала кулак Сифа. Мальчик хотел отвести её, но правая, ноющая рука плохо слушалась и бессильно лежала на колене, поэтому некоторое время друзья сидели вот так и… снова молчали.
Ждали. Наблюдали, как течёт мимо них время, задевая только стрелки на Сифовых часах.
Выринейских. Офицерских.
Сиф с усилием высвободил руку и отправил гранулу в рот. Прикрыл глаза, отсчитывая про себя десять секунд, глубоко вздохнул и снова поглядел на Капа. А потом потянулся к его стаканчику и сделал большой глоток кофе прежде, чем испуганный Артём снова ухватил его за руку:
— Ты чего?!
— А я ведь ничего не помню, Кап. И никого. Ни тебя, ни Тиля… Даже Дядьку с трудом вспоминаю. А от Кондрата — это такой… настоящий человек был — только голос в памяти. И то — смутно. Мы ведь за этим сюда приехали, за моей памятью… Шанхай сказал, что я вспомню, если захочу… А я хочу.
— Что вспомнить?
— Кто я. Кем я был.
Артём замер, потом встряхнул головой:
— Глупости. Слышишь, Сива, глупости это всё! Выброси их из головы. Не вспоминай!
— Почему?
— Потому что… — парень опустил взгляд. — Ты в Заболе. Я столько видел вот таких… забывших. Приходят, смотрят… вспоминают. И никто от этого ещё не стал счастливее, ни один из них. Правда, я видел! Не надо, Сива… Только ты этого не начинай…
Сиф пожал плечами — ему и так уже, с самого первого дня в Заболе, снятся сны. А ПС — он чувствовал — должен как-то… катализировать этот процесс. Не зря же от тоски по нему в Горье вдруг всплывали перед глазами образы прошлого?
… Хлопнула входная дверь, впуская очередную «раннюю птаху». Сиф вгляделся, замечая, как потихоньку начинает «искрить» мир — это набирал силу ПС…
А потом перед глазами вспыхнул совершенно чёткий образ.
Вошедший человек… Шанхай. В камуфляже и с автоматом, как его рисовал когда-то по дороге в Пролынь Тиль.
— Хочешь, твои будут? — парень, которого все окружающие зовут Шаней, Шацем или длинно и вычурно Шанхаем, толкает мальчика в бок и показывает часы на металлическом браслете.
Крутые часы, очень крутые. Офицерские. О таких, наверное, каждый второй мальчишка мечтает…
Но только не этот.
— Трофей. И причём твой. Ну так хочешь? — не отстаёт Шаня, но мальчик только отворачивается равнодушно. Не так давно ему сказали, что с УБОНом связи в ближайшее время не будет, и всё остальное утратило всякое значение.
Шаня обиженно замолкает, но долго молчать не может и заявляет:
— Ну, раз так… То я их себе заберу, ладно? Спасибо за подарок, так сказать… — Но прежде чем Шаня успел застегнуть часы на запястье, мальчик молниеносным движением выхватил их, так и не поменявшись в лице.
— Мои так мои, — буркнул он, вертя их в руках. Его ладошка легко пролезала даже в застёгнутый браслет.
Воодушевившийся хоть таким продолжением диалога, Шаня улыбается:
— По руке подогнать? Там надо несколько звеньев вынуть, я умею. Хочешь?
— Нет, зачем… — пожимает плечами мальчик. — Я их не буду носить.
— Почему? — удивляется Шаня, хотя догадывается. Вряд ли воспоминания о том егере для мальчика приятны…
Будто увидев, что Шаня и так всё понимает, мальчик не ответил, теребя браслет часов и упираясь взглядом в никуда.
Дядька… Как же так получилось, что они так далеко стали друг от друга? В батальоне Сивке было почти плевать, чем занят командир, где его носит, но теперь всё туже и туже закручивалась пружина страха внутри, за рёбрами: вдруг с ним тоже что-то случилось? Как он воспринял пропажу его, Сивки? Что Дядьке сказал Кондрат?..
Сивке было плохо — так плохо, будто это он был виноват в произошедшем, лично, целиком и полностью, от начала и до конца, от идеи Кондрата пойти на разведку, до того с одной стороны спасительного, а с другой — злополучного боя, где Сивку отбили совсем другие, незнакомые люди. Теперь Сивка находился в одиннадцатом артдивизионе и не знал, когда же сможет вернуться.
И сможет ли вообще? Вдруг, что-то случится с Дядькой — или, не дай Бог, со всем батальоном?! А вдруг — с ним самим?..
Позвякивает браслет, а Сивка кусает губы и хочет плакать — только слёз нет. Есть страх навсегда остаться одному…
— Шац! — окликают солдата, и Сивка невольно поворачивает голову на звук, встрепенувшись: вдруг новости какие?
— Чего там?! — откликается Шаня.
— Тебя лейтенант!
— Сейчас… — Шаня оглядывается, некоторое время размышляет, не натворит ли что мальчишка в одиночестве, но тот, вроде, не из тех, кто любит хулиганить: сидит, насупившись, и думает о чём-то своём. Успокоившись, Шаня объясняет ему, чтобы подождал, и уходит, поймав одного из товарищей с просьбой всё-таки приглядеть.
Ребёнку здесь, конечно, не место, но мальчик не стал скандалить на тему «Не хочу в тыл!», не стал вопить и плакать. Смерил Арика серьёзным взглядом, нахмурился и очень спокойно поставил подполковника в известность, что сбежит и всё равно сюда вернётся. Вернее, не сюда, а разыскивать свой УБОН.
Арик бушевал недолго — мальчик и глазом не моргнул, выслушивая, какой он ребёнок и дурак, поэтому весь запал вскоре вышел. «Ну и фиг с тобой, вот закончим здесь — я с тобой ещё разберусь, а теперь кыш отсюда и не попадайся ни мне, ни кому-либо ещё из штаба на глаза!» — и на этом разговор был закончен. Сивка остался в артдивизионе — ждать.
И надеяться, борясь с «голодом» и гнетущим чувством одиночества. Один на всём белом свете, несмотря на то, что вокруг много хороших людей… Таким одиноким он не чувствовал себя с тех пор, как Дядька в одночасье забрал всю прошлую жизнь — Капа, Тиля, всех остальных Шакалов и смысл жизни заодно. Потом он дал всё заново, и друзей, и место, и смысл, но тем больше не хотелось всё это терять…
О Капе и Тиле Сивка усилием воли заставил себя не вспоминать, но чем больше старался отвлечься, тем сильнее накатывалась тоска: нет никого рядом, совсем никого, а Сивка-то уже узнал, как это хорошо, когда «рядом» — это вполне конкретные люди, готовые быть с тобой и сейчас, и всегда.
Люди. Лица. Чувства, события и невыразимая лёгкость во всём теле… Теле ли? Тело далеко, оно неудобное, с ноющим плечом, ничего не помнит. А здесь Сиф — хотя у него много других имён и прозвищ — помнит, видит, и ему наконец-то совсем-совсем хорошо…
Сиф возвращался из поднебесных высот медленно и неохотно, ещё пытаясь сопротивляться силе притяжения, ещё не понимая, что происходит. Только что кружили его в хороводе лица, вернувшиеся из прошлого, и он помнил — всё-всё; только что он знал всё на свете и понимал какую-то очень простую вселенскую истину; только что ему было так хорошо, как может быть только от ПС и ни от чего больше…
Душа со свистом стремилась вниз, от поднебесных высот на землю, где лежало, раскинувшись на полу, его неловкое тело, и, стремясь вниз в этом дьявольском, ужасном полёте, ещё успела подумать, что не хочет этого. Хочет, чтобы снова исчезла сила притяжения, хочет взмыть вверх — свободной и лёгкой, всё знающей, ни с чем не связанной и никому ничем не обязанной.
От утерянной истины свербело где-то за рёбрами. Прошлое снова пыталось спрятаться за окраину сознания — слишком страшное, слишком больное, слишком… взрослое, ненужное пятнадцатилетнему пареньку, который вполне спокойно живёт и без него — с друзьями-хиппи, с «ненапряжной» службой в Управлении Лейб-гвардии.
Возвращаться в душное, тесное тело с ноющим загривком и глупыми мыслями было больно. Было так больно, что…
— На-авкаже малько!.. — невнятный хрип, потому что сил на вопли никаких нет.
Хочется сдохнуть — и побыстрее, потому что иначе придётся лежать и сходить с ума, а этого не хочется никому и никогда.
— Сива…
Откуда здесь взялся Кап, где находится это самое «здесь», что случилось в ближайшие пару дней и что так упорно пытается покинуть желудок совсем не тем путём, каким правильно — Сиф не знал.
… Разобравшись с желудком, Сиф собрал всю свою волю в кулак и задал самый идиотский вопрос из тех, что кружились в гудящей голове:
— Где я?