Мотор тарахтел, автобус слегка покачивался, из наушников Яна доносились какие-то немузыкальные «унц-тынц», а где-то в небе белый самолёт плавно поворачивал в сторону столицы Российской Империи — Сиф его видел даже сквозь прикрытые веки и облака.
… Автобус затормозил у нужного поворота, и Сиф, плохо соображающий со сна, почти мешком вывалился из него на пыльную дорогу. Горизонт очистился, зато все тучи плавно перебазировались куда-то по центр неба — точно над головой Сифа. На нос упала первая крупная капля, и Сиф философски вздохнул: ничего не поделаешь, автобус, вон, уже отходит. Придётся мокнуть под дождём — не торчать же на грязной сельской автобусной остановке в надежде, что майский дождь сам собой сразу прекратится!
Утешая себя мыслью, что сандалии не промокают, Сиф огляделся по сторонам, кивнул Яну в знак прощания и пошёл вдоль бетонки в сторону ближайшего поворота к лесу. Дорогу паренёк не помнил, но не особо беспокоился на этот счёт. Найдёт как-нибудь, нужный овраг сложно пропустить, ведь он самый большой во всём лесу.
Вдалеке по правую руку прогрохотала невидимая за лесом электричка. Сиф прикрыл глаза, стараясь точнее определить направление, и внутри всплыло что-то смутное, забытое, из воспоминаний, которые старательно выталкивал из себя ещё на войне маленький Сивка…
Довоенное.
Овраг ведёт к железной дороге.
Дождь барабанил по плечам тяжёлыми тёплыми каплями, и Сиф, свернув на ведущую к лесу песчанку, зашагал быстрее, пока не пришлось форсировать дорогу вплавь. А то такими темпами обратно придётся шлёпать по лужам глубиной с небольшой пруд… Правда, Сиф и не собирался возвращаться по этой дороге: он пройдёт овраг насквозь и выйдет в железнодорожной насыпи, а дальше — до ближайшего полустанка. А там разберётся, в какую ему там сторону ехать.
В конце концов, он ведь совершенно никуда не торопится. Ну, разве что к Капу с Тилем, но они подождут, они поймут желание Сифа разобраться со своим прошлым и наконец-то оставить его за спиной. И стать самим собой.
Свобода окрыляла, а совесть теперь можно было заткнуть одним простым словом: «Поздно». На часах уже девятый час, и даже если рейс задержался — всё равно все сроки уже давно вышли. Самолёт поднялся в небо и оставил Забол, Сифа и его прошлое в покое.
… В лесу было ничуть не суше — а может, даже мокрее. Сиф топал по дороге, мокрый, взъерошенный — топал и топал, топал и топал, и конца-края его пути не было видно. И не сказать, чтобы Сиф был от этого несчастлив, наоборот — ему хотелось всё идти и идти вперёд, ни о чём не думая, вдыхать лесные запахи, отворачиваться от мерещащегося насмешливо-недовольного взгляда Кондрата, с удивлением пытаться удержать в сознании обрывки довоенного прошлого, неуловимые, как туман… Прошлое и настоящее сплетались в один жгучий клубок, и приходилось прилагать усилие, чтобы не отгородиться от него привычно, а принять и вслушаться в мешанину образов.
Сиф не знал, топает ли он наугад или вспоминает настоящий маршрут. Иногда ему казалось, что он помнит, вот, точно помнит! Но ощущение быстро пропадало, и снова лес был непонятный, и шагалось по нему исключительно «как Бог на душу положит».
Тропки петляли под ногами, выныривая из ниоткуда и пропадая в никуда.
В какой-то момент Сиф шагов пятнадцать не мог отвязаться от ощущения, что он идёт по лесу с Кондратом и Чингой. В ту самую злополучную вылазку — Сиф плохо помнил, что же было дальше, но она совершенно точно была неудачная. Дальше начиналось резкое «Не хочу!» памяти, и воспоминания гасли. Вполне возможно, эта вылазка как раз и привела к тому, что Сиф попал в артдивизион, где был Шанхай, но эти знания были только голыми знаниями — чужими рассказами. Между вылазкой и артдивом было что-то, что Сиф вспоминать не хотел. Что-то страшное.
… А пока он шёл по лесу и не мог отвязаться от ощущения, что идёт не один. И даже когда воспоминание о Кондрате и Чинге ушло куда-то вглубь разума, Сиф всё равно чувствовал, что… Что кто-то его нагоняет быстрым энергичным, но осторожным шагом, держась позади, так, что Сиф не видит преследователя.
Проклиная себя за глупость — телефон выключен, из оружия один складной ножик, место пустынное — Сиф некоторое время на автомате шёл вперёд, пытаясь для начала определить количество преследователей. Вроде бы один, но… Кто ж его знает. Хамелеон — Сиф не сомневался, что это он — может и состорожничать. А дождь, хоть и поутихший, не давал точно определить по звуку.
Преследователь шёл тихо, и только чутьё холодило загривок, подсказывая, что это не ветер шоркнул или хрустнул веткой, не дождь прошуршал по хвое. Сиф глубоко вздохнул и — столь же мягко и осторожно шагнул прочь с дороги. А потом сделал ещё шаг и ещё, назад, крадучись, как зверь, как Кондрат… Память творила с ним странные штуки, пробуждая рефлексы и знания, которые были ни к чему Сифу, фельдфебелю Лейб-гвардии и сетуньскому хиппи.
Замерев, вжавшись в ствол, Сиф вслушался в окружающие звуки, впуская в своё сознание лес и… память. Прочь мирная жизнь, она здесь ни к чему, Сиф сам по себе здесь ни к чему. Где ты, маленький Индеец? Ты — бескомпромиссный, грубый, замкнутый и выкинутый из головы — нужен здесь и сейчас.
Преследователь понял, что его провели, остановился, потом тоже свернул с дороги. Сиф рванул прочь, в сторону оврага, петляя между деревьями, а за ним бросился и преследователь, уже не скрываясь. Лес плясал перед глазами, бросался под ноги корнями и ухабами, здоровенные выворотни оставались где-то под содранными ладонями, когда Сиф перепрыгивал через них, стараясь оставить между собой и преследователем как можно больше препятствий… А потом мальчик вылетел на край оврага и, чтобы только не улететь — как когда-то — свернул, впечатался ладонями, рефлекторно вскинутыми к лицу, и грудью в ствол здоровенной сосны.
Вышибло дыхание. До слёз в глазах рванул рубец на загривке.
Сиф бросился в сторону, на бок, в косой кувырок — это уже занятия с сослуживцами в Лейб-гвардии борьбой — и некоторое время лежал без движения, забившись за крону поваленной сосны. Слушал, хотя за барабанной дробью сердца и собственным тяжёлым дыханием ничего не слышал, и пытался отдышаться.
Преследователь, кажется, потерял его или по меньшей мере отстал. Ну или тоже замер… Сиф на всякий случай не двигался, вжимаясь в землю. В рот лезла хвоя, колола руки, загривок нудно тянуло — неужели рубец закровил? — и сердце колотилось в висках. Дождь стих.
Мягкие, осторожные — профессиональные — шаги выплыли куда-то на край сознания, и Сиф в очередной раз собрался себя проклясть. На сей раз за оранжевую рубашку и светлые джинсовые бермуды, которые здесь и сейчас так неуместны, так заметны и так нелепы. Сюда бы камуфляж… а лучше «кикимору»… И пулемёт, ага. И взвод солдат, раз уж размечтался… Жаль, что в «зелёнке» бесполезна поддержка с воздуха…
Преследователь — Сиф не смел повернуть голову и видел только тряпичные берцы-«тропики» — некоторое время маячил на самой грани видимости, прислушиваясь, потом всё-таки осторожно приблизился к краю обрыва, пока не замечая вжавшегося поодаль в землю мальчика. Остановился у сосны, где от Сифовых «виражей» была взрыта земля, и, опёршись о дерево, наклонился, высматривая мальчика там, в овраге — видимо, решил, что Сиф так и не сумел затормозить…
Ой, глупый.
Щелчок — преследователь взвёл курок.
Нет, умный. Слишком.
Сиф вскочил и в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние, уже не заботясь о скрытности, осторожности и тишине, с коротким остервенелым «Ха-а!».
Противник оказался не Хамелеоном — высокий, светловолосый, с рюкзаком за плечами. Лёгкий. Не по отношению к Сифу, разумеется, но для того ускорения, которое Сиф набрал в прыжке, — пустяк.
Грохнул выстрел, молния рюкзака больно оцарапала щёку… И Сиф понял, что и он, и преследователь, сцепившись в единый клубок, летят.
Потом катятся. Подпрыгнув на ухабе, снова летят… Вниз по крутому склону оврага.
Ветка оцарапала край губы. Корень впился под лопатку. Вышибло дыхание — при очередном приземлении противник оказался сверху. Руки-ноги норовят принять на себя весь немалый вес противников, но рефлексы берут вверх, и Сиф, не выпуская преследователя, сжимается, группируется, так, чтобы ничего себе не поломать… но получить собственным локтём по рёбрам ничуть не мягче, чем чужим.