— Верно подмечено. Лезу, — вздохнул Кулаков, вскочил и поспешно отошёл, чувствуя, как горят уши. От взгляда, которым его наградил прапор, хотелось провалиться сквозь землю. Хорошо ещё, капитан Заболотин смотрел нечитаемо — крайне задумчиво.
Снова над поляной висит молчание. Заглянуть в глаза своему страху — страшно. Страшнее самого страха. Но если уж этот поручик, который ну совсем не вызывает уважения, находит в себе силы делать то, что страшно, то Сифка-то и подавно сможет? Пусть его страх и сильнее…
— Так ведь приказ, наверное… уже всё равно есть? — Сифка повернулся к Дядьке. Тот невесело кивнул:
— Приказ-то есть, но, Сиф…
— Значит, я отправляюсь. Ну, приказы же надо выполнять.
Кондрат одобрительно сжал его плечо:
— Надо.
На плече наверняка будут синяки, но Сифка об этом меньше всего думал.
… По пустынной улице ветер гнал тучи пыли, заставляя глаза слезиться. Прикрываясь рукой, оглядывается молодой боец в выринейском камуфляже. Профессиональное чутьё солдата элитного — егерьского — отряда подсказывает, что так просто движения не мерещатся, и это стоит проверить. Да, может, просто ветер прошуршал пакетом или вороньё где-то неподалёку суетится, а то и собачья стая, по-шакальи дикая и злая. Боец-выринеец ненавидит эти шакальи стаи, ненавидит четвероногих людоедов, когда-то называвшихся «друзьями человека».
Флажок на автоматическую стрельбу — так спокойней. Показалось или нет?..
Нет, не показалось. На ступеньках, занесённых пылью и гарью, сидит грязный мальчишка и смотрит на егеря. На мальчике брезентовая шторомовка, в которую можно запихнуть вместе с ним ещё двух таких же, рядом лежит давно потерявший форму и цвет рюкзачок.
Пацанёнок смотрит с таким испугом, словно на месте выринейца стоит сам чёрт.
— Ты кто? — окликнул егерь сначала по-выринейски, потом по-забольски.
Мальчишка вскочил, но не сумел сдвинуться с места. Страх плещется в его глазах-плошках такой, что не двинешься.
— Сивкой кличут… — голос у пацанёнка осипший, словно простуженный. А может, и не словно. Ноябрь уже начался, холодно.
— Местный? — выринеец пока не опускал автомат, хотя и так было ясно, что мальчик ничего не способен сделать от страха.
— Ну да, — мальчик дёрнул головой в неловком кивке и вдруг, словно собравшись с силами, вздохнул с тоской: — Жрать охота…
Егерь задумался. Во-первых, местного надо расспросить. Во-вторых, мальчишка — это точно не опасность, а скорее развлечение, а в-третьих, к слову о развлечениях…
— Идём, — решил он, довольно улыбаясь. Бойцу нравилось ощущать себя имеющим на всё право солдатом из «элиты».
— Куда? — попятился мальчишка, не сводя взгляда с оружия егеря.
— К нашим, — усмехнулся егерь. — Понравишься — еды дадим. Пошли! — и повелительным жестом повёл стволом автомата.
Он был готов поклясться, что мальчишка больше всего на свете в тот момент желал дать дёру. Об этом просто кричало всё — и взгляд, и поза… Но почему-то не сбежал, а покрепче прижал к себе рюкзак и, ссутулившись, подчинился. Егерь довольно улыбнулся.
В конце концов, мальчишка — это хотя бы не шакалья стая.
… Дежурные кошеварили, а рядом с ними крутился Ян. Яну было двенадцать — невысокий, в отца светловолосый и уже сейчас крайне независимый и решительный.
Ему было мало отцовских писем и редких звонков. Он хотел увидеть войну — и он её увидел, сбежав из дома и однажды объявившись в отряде вместе с пополнением. Чего бы ему этого ни стоило, но Ян добился своего: остался здесь, с отцом, хотя бы временно.
— Якав, кого ты привёл?! — он первым заметил возвращение бойца.
— Ходячее развлечение, — усмехнулся Якав. Забольский мальчишка оглядывался затравленно, словно загнанный в угол зверёныш, и молчал, то ли не понимая по-выринейски, то ли просто проглотив язык от страха.
Ян с интересом подошёл, рассматривая найдёныша. Низенький, хрупкий, как девчонка, грязный до ужаса и до трясучки испуганный. Ну и какое из него развлечение? Даже жалко его. Дурак Якав.
— Эй, — окликнул пацанёнка Ян. — Ты откуда тут?
— Я… просто, — с заметным забольским акцентом, но всё-таки по-выринейски отозвался тот.
— И как тебя звать?
— Сивкой кличут, — снова, как и Якаву, ответил он, не отрывая взгляда от костра. Голоден, наверное.
Один из стоящих рядом с Якавом бойцов из остатков соседнего отряда, что присоединились к ним, задумчиво сказал:
— По-моему, я где-то этого мальчишку видел…
— Мало ли, — беспечно отмахнулся Якав. — Может, тут заметил. Да и вообще, таких в каждом городе десятки, чего ты.
— Ну да-а… — вздохнул солдат. — Это точно. Хотя я видел… да, этот очень похож на того, которого мы тут, в пригороде поймали. Ещё до того, как наш Далий…
Якав только отмахнулся и не стал слушать «соседа». Разговор Яна с найдёнышем был интересней.
— … И зачем ты, Сивка, за нашим следил? — это «нашим» слетело с губ Яна со скрытым удовольствием и превосходством. Это было здорово — говорить о грозном егерьском отряде «наши».
— Я… Я не следил, я просто… — мальчишка вцепился в свой рюкзак до побелевших костяшек кулачков. — Ну я просто тут. Жил я тут, — и шмыгнул носом.
— А потом правительственные войска разрушили твой город? — Ян похлопал его по плечу, чувствуя, как от каждого прикосновения этот Сивка сжимается и вздрагивает, как испуганный щенок. — Бывает. Не переживай, война скоро закончится.
Мальчишка замотал головой. И впрямь щенок.
— Чего? — не понял Ян, с чем из сказанного не согласен этот Сивка. — Мы правда закончим войну ещё до зимы! Вот увидишь. И отомстим за тебя и твой дом.
Это было здорово, выговаривать все эти замечательные гордые слова. Яну очень нравилось это чувство, вот только взгляд у найдёныша был странный Испуганный, конечно, но и ещё… какой-то. Было в нём что-то неправильно, и это рождало тревогу.
— Нет, — вдруг тихо-тихо, сипло ответил забольский беспризорник. — Вы не отомстите.
— Почему? — озадачился Ян. Происходящее уже не нравилось. Мальчишка вёл себя неправильно, и надо было его, пожалуй, поправить. Научить. Хотя жалко, конечно.
— Потому что вы… сами… — с каждым словом словно преодолевая тяжесть тонн воды, старательно выговаривал пацанёнок, — сами мой дом… разрушили.
Ян не поверил своим ушам и даже отступил на шаг.
— Что?!
Бойцы стали к ним с интересом оборачиваться, до этого момента не сильно вслушиваясь в разговор.
Мальчишка затравленно огляделся, но вдруг выпрямился и упрямо повторил:
— Это вы Рату бомбили. Ваши. Я помню.
— Глупый, — обиделся Ян и ударил коротко, без отдельного замаха — просто выбросил руку в челюсть хорошо поставленным боксёрским ударом.
А этот несносный беспризорник умудрился каким-то чудом увернуться. Куда делись ужас в глазах, ссутуленные плечи и покорность побитого щенка в каждом жесте?
Щенок ощерился, показывая мелкие острые зубки, и стоящий поодаль Якав вдруг подумал, что это вовсе не щенок. В собственный лагерь Якав привёл самого настоящего шакалёнка.
Драка завязалась мгновенно, так, что не растащишь. Мальчишки умеют драться так зло и ожесточённо, как взрослым и не снилось, молотя руками и ногами, кусаясь, бодаясь и катаясь с противником по земле.
… Потом клубок распался, и противники вскочили на ноги, тяжело дыша и сверля друг друга одинаково злыми взглядами.
— Не трогайте нас, — выдохнул Ян. — Я сам!
Выринейцы, собравшиеся вокруг импровизированного ринга, послушались. В конце концов, это действительно дело мальчишек, пусть сами и разбираются. Возражал только тот «сосед», из бывшего отряда Герга Далия, но его никто не слушал.
Снова сцепившись, пацаны полетели на землю единым четырёхруким-четырёхногим организмом. Раскатились, опять бросились друг на друга, пытаясь задушить, приложить головой об землю, сделать как можно больнее…
И если бы не ожесточённое исступление на лицах, их можно было бы принять за братьев. Одинаково пыльные, светловолосые, одинаково упрямые и злые. В движениях беспризорника давно нет никакого страха, растаял бесследно в тот момент, когда мальчишка нашёл в себе силы возразить Яну.
Ян, конечно, был сильнее и тяжелее, найдёнышу-Сивке приходилось полагаться только на ловкость и скорость — и вскакивать, вскакивать с земли в тот же момент, как Ян его туда в очередной раз уронит.