Трёх друзей неумолимо звал Арбат. Эта тяга ощущалась всей душой — и какой же смысл на неё не откликаться?
— … Надеюсь, сегодня много народу будет! — Расточка поправила ремень своей цветастой сумки и подхватила обоих друзей под руки.
— Надеюсь, там не будет Крезы, — в тон ей отозвался Сиф.
Раста расхохоталась, вспоминая апрельскую драку.
— А, может, ты в нее влюбишься? — лукаво поинтересовалась она. Бессердечная, родная девчонка, необходимая, как витамины. Как же здорово, что она снова рядом! Пусть она с громадным удивлением приняла вазочку из малокалиберного снаряда в подарок, пусть растерянно пожала плечами: «Ну… деду должно понравится, да», — а всё равно ведь она Расточка. И так не хочется её огорчать или пугать, открывая правду о себе… Нет. Не стоит ставить с ног на голову её уютный мирок, в котором так приятно отдохнуть от службы.
— Смотри, — в шутку пригрозил Сиф, подлаживаясь под её шаги. Троица друзей шагала от метро, ловко лавируя между стадами туристов. — Вот влюблюсь в тебя — и Кашу на дуэль вызову.
Все рассмеялись, только Сиф мазанул взглядом по часам — старая привычка, когда на душе не совсем то же, что в голосе… Но Арбат, милый, шумный Арбат, не дал зациклиться на тягостных мыслях. Зашумел, обнял, принял в себя. Арбат — город в городе. Он — не просто одна длинная улица, не только она и не столько она. Арбат — кружева переулков вокруг, миниатюрные кафе-забегаловки, зелень дворов и глухие кирпичные тупики. Неповторимое место, где можно найти любого человека: священника, профессора, хиппи, панка, художника, музыканта или маму с детьми. Арбат не предаст, всегда останется собой. По нему нельзя просто так гулять, на нём надо жить.
Раста шагала, ухватив друзей за руки, и просто счастливо улыбалась, словно всё вокруг было одним большим подарком. Каша вертел головой в поисках знакомых лиц — и успешно находил их. Музыканты всех видов и мастей, от строго «консерваторного» мальчика в костюме и со строго по правилам поющей флейтой, до седого взлохмаченного старика со смычком и пилой, извлекающего из своего инструмента поистине космические звуки, на Арбате были не первый день, давно поделив места и время суток. Художники, вооружённые самыми разными кистями, красками, углём, пастелью, баллончиками, маркерами и всем, чем только можно оставлять следы на бумаге, тоже все были знакомы с ребятами давным-давно.
— А знаете, — вдруг сказал Спец, о чём-то задумавшись, — в Заболе я встретил одного парня. Художника. Ещё из моего детства… Вот он рисует потрясающе. Помнишь открытку, Раст?
— Помню, конечно!
— Это его… Забавно, с тех пор мне все чужие рисунки кажутся странными и… не такими яркими, законченными? Он — гений.
— Просто привычка, — ревниво отозвался Каша. Он всегда патриотично ревновал, когда речь заходила о том, что где-то что-то лучше. Пусть даже всего лишь одни художник.
— Наверное, — Сиф широко улыбнулся. — А ещё он натурально псих. И…
Он говорил, рассказывал, травил байки и был неописуемо, горячо благодарен Арбату за возможность говорить правду. Ну и пусть, что всего лишь частичную.
На углу, у киоска «Печать», Расточка вдруг ткнула пальцем в фотографию на обложке одного журнала, посвящённого всяким политическим новостям:
— Спец, ты только глянь, как этот офицерик на тебя похож!
Сиф чуть не протаранил киоск — тело перестало слушаться и всё так же шагало вперёд… Споткнулось, и сознание вновь вернулось.
С фотографии царственно взирал Великий князь — с трапа самолёта. Ну а рядом с ним — вся его компания: секретарь, советник Одихмантьев, полковник Заболотин-Забольский, два телохранителя-близнеца и молоденький белобрысый фельдфебель. Совсем ребёнок… хотя, конечно, далеко не у каждого повернётся язык так о нём сказать, потому что подросток, пытаясь скрыться за спиной одного из телохранителей, смотрит на мир со взрослой серьёзной усталостью.
Каша глянул на журнал и скептично скривился:
— Да ну, для тебя, Раст, все белобрысые на одно лицо…
— А вот и нет! — обиделась Расточка. — Они со Спецом и правда похожи.
Каша с громадным сомнением на лице перевёл взгляд с прилизанного офицерика в парадной форме — на лохматого Спеца в зелёно-рыжей рубашке «в мелкий пацифик» и обратно.
— Раст… Это всё, конечно, круто, но «Принца и нищего» мы на инглише читать уже закончили. Неделю назад.
Расточка смутилась. Теперь она и сама видела, что даже на «Принца и нищего» совпадение не тянет.
— Спец, а у тебя ведь опекун… ну, всем этим в Заболе занимался?
Это, пожалуй, был самый безопасный вопрос. Она этого не знала, но Сиф улыбнулся облегчённо:
— Занимался. Там знаешь, сколько народу «этим» занималось?
— Дофига, — беспечно улыбнулась Раста. — Верно?
— Именно.
— Ну вот видишь, как я умная… А кто этот парень?
Сиф задумчиво посмотрел на фельдфебеля с фотографии.
— Это, Раст, крестник Великого князя. Самый юный офицер Лейб-гвардии.
Но последнее Расточку уже совсем не интересовало.
… Где-то на повороте в Сивцев Вражек к ним пристал нетрезвый парень в мятом камуфляже. Размахивал руками и с напором говорил про «защитников Родины». Недавний дембель, он с пафосом твердил о своей доблести и о том, какая честь — служить Отчизне. Минут через пять речь стала приобретать всё более агрессивный характер. Сворачивая в один из тихих зелёных двориков, Каша не выдержал и обернулся:
— Слушай, я не понял, ты чего за нами тащишься?
— А вы того… заблудшие, — с пьяной жалостью объяснил дембель. — Вон, какой причесон у тебя бабий. Но ничего, вас можно, это… на путь истинный, во! Наставить. Р-родину защищать надо!
Интонациями он больше напоминал протестантского миссионера, чем защитника Родины.
— Защищать — от таких вот «защитников»! — вспылил Каша. — От тех, кто весь мир готов в войну ввергнуть!
— Не надо так говорить, — тихо обронил Спец, придерживая Кашу за плечо.
Каша не услышал или просто не захотел останавливаться. Продолжал напирать на дембеля, перечисляя, что причиняют Родине её «защитники». Дембель не стал дожидаться окончания речи и полез исправлять свой миссионерский провал силой.
Раста стояла, изумлённая и напуганная происходящим. Спец никак не вмешивался, невовремя уйдя в свои невесёлые думы. Каша и безымянный дембель сцепились так, что невозможно было растащить их, не покалечив и не покалечившись.
Потом в какой-то момент «круг драки» распался. Каша неуклюже отшатнулся, прижимая руку к носу. Сквозь пальцы текла кровь. Дембель хотел было завершить начатое ударом ноги, но к нему неожиданно шагнул Спец — таинственным образом вытянувшийся, с чужим строгим лицом.
— Рядовой, что за навкин балаган происходит?! — рявкнул он хриплым злым голосом, совсем не похожим на свой.
Дембель мгновенно вытянулся по стойке смирно. У него в части был один поручик-ветеран, который так же навку поминал, и то был сущий зверь, которого опасались даже другие офицеры.
Потом дембель очнулся и разглядел, перед кем это вытянулся, но менять что-либо было уже поздно. Хмель выветрился, противник успел отойти. Только стоял русоголовый мальчишка с лицом зверя-офицера.
— Ты… кто? — удивлённо уставился на него дембель.
— Смерть твоя, — резкой гримасой ухмыльнулся мальчишка. — Как стоишь перед старшим по званию? Ровнясь-смир-рна!
Пока дембель пытался уяснить, как мальчишка в цветастой рубашке может быть старшим по званию, Спец отвернулся к друзьям.
— Как иначе его в чувство привести? — развёл он руками и, осознав, насколько удивлённый у Расты взгляд, криво улыбнулся: — Что, очень похоже вышло?
Он и сам знал ответ. Но ничего не мог с собой поделать. Этот, новый Иосиф Бородин всегда оставался военным — даже в цветастой рубашке «в мелкий пацифик».
К этому моменту дембель уже пришел в себя в достаточной степени, чтобы полностью осознавать происходящее, оглядел присутствующих и, кажется, испытал запоздалое раскаяние. Горячка драки прошла. Мрачный Каша стоял, задрав голову, и делал вид, что с ним всё в порядке.
Раста достала носовой платок и попыталась сунуть его другу, но тот сердито отмахнулся:
— Пройдёт. Не барышня.
— Как хочешь, — обиженно отозвалась девочка, комкая платок в руках. — Нос-то цел?
О стоящем рядом дембеле она уже не вспоминала. Молчит — и ладно.
Каша пощупал нос и подтвердил, что цел. Снова наступило молчание. Спец и дембель сверлили друг друга взглядами, словно проверяя на прочность. Без лишних слов и телодвижений, зачем, когда всё можно сказать глазами. И даже когда твои врут, уверяя, что перед тобой всего лишь мальчишка в цветастой рубашке, — глаза противника по-честному больше подходят лютому служебному псу, чем человеку. Шевельнёшься — порвёт на мелкие тряпочки, удивлённо чихнёт и отойдёт к той девчонке, хозяйке, усядется у ног, довольно вывалив язык, и ещё будет недоумевать, чего это люди вокруг охают и ахают.
Так бы и продолжалось Бог знает сколько времени, если бы рядом не послышались смех, возгласы и вечная «All you need is love».
— Раста! — окликнули девочку арбатские друзья.
Напряжение спало, и Раста, забыв обо всех проблемах, радостно махнула рукой. Шумная компания приблизилась, обстоятельно со всеми поздоровалась и утянула за собой.
Жаркое майское солнце слепило и не давало думать о грустном. Вечер обещал стать Вечером Сказок и Историй. Дорога петляла по московским дворам всё дальше и дальше от Арбата, но компания прихватила Арбат с собой — в сердцах, открытых друг другу как никогда.
… Когда костёр запылал, кто-то тронул струны гитары, тихо и тоскливо. Вечерний сумрак тёмной дымкой подёрнул следы пребывания человека — мангал, навес и мусорный контейнер. Сквозь городской лесопарк проступал настоящий, сказочный лес.
Гитара будто вздохнула, и по кругу сидящих у огня пробежал ответный вздох.
Костяник, высокий парень лет двадцати, склонил голову к самому гриф и негромко запел, перебирая струны:
— Распусти войска, генерал,
Отпусти солдат по домам,
Мы и так ведь сложим оружие, в этом нету вины.
Вы придумали эту войну,
Чтобы скучно не было вам,
Но мы не можем глядеть, как гибнут свои пацаны…
Сиф оторвал взгляд от огня, невольно вслушиваясь в песню. Его пробрал озноб — слова будто пришли из прошлого. Но чем дольше он слушал, тем яснее осознавал, что что-то не то. Внутри поднимался глухой протест.
А Костяник пел, вдохновенно прикрыв глаза:
— Мы уходим домой — в поисках мира,
Мы уходим домой из этого тира… — молчание, только гудят струны и растёт в воздухе напряжение.
Костяник распахнул невидящие глаза и окончил ожесточённо, жёстко ударяя по струнам:
— Где приз победителю — кровь на твоих руках! — ритм бился в такт сердцу, колючий и мешающий дышать.
Не стреляй, солдат, пожалей патрон!
На чужой земле, на чужой войне
Мы устали видеть проклятый сон,
Как наш дом сгорает в нашем же огне.
Не стреляй, солдат, я тебе не враг,
Я хочу уйти, я хочу забыть!
Ты не видишь, что ли, на мне новый знак:
Круг да четыре луча… Дан приказ: «Не простить».
— Не простить, — эхом повторил Сиф, понимая, что неотвратимо, как смена дня и ночи, встаёт на сторону отнюдь не героя песни. Он знал, что такое приказ, и помнил, что «не хочу» — это не аргумент. Никогда не аргумент.
Жёсткий гитарный бой сменился перебором. Костяник пел, тоскливо, надрывно, остальные, замершие, словно бандерлоги перед Каа, слушали и молчали.