А если говорить о крупных ремесленниках и купцах, которые в большинстве проживали в городах, то они вследствие своей профессиональной деятельности контактировали с разными группами населения на разных территориях, получая разнообразную информацию. Поэтому также могли ощущать определенную близость, чего нельзя сказать о сельском люде. А именно эта социальная прослойка составляла подавляющую массу населения средневекового общества (даже в XV–XVIII вв. до 90 % жителей всего мира существовало благодаря исключительно сельскохозяйственной деятельности). Но закрытый характер хозяйствования и поэтому отсутствие постоянных, интенсивных контактов между отдельными общинами не позволяли ощущать своего единства с аналогичными структурами, особенно учитывая обширные пространства большей части Восточной Европы. Вряд ли, чтобы смерд под Галичем что-то знал о жителях сельской местности под Черниговом или Курском, не говоря уже об сельском населении Новгородчины или Суздальщины. Их «миры» в те времена были более локальными и конкретными.
Не могли ощущать какого-либо единства и те группы населения, которые пребывали фактически в состоянии рабства (холопы и другие). Они, как например в Древнем Риме, не принадлежали к гражданскому обществу, а являлись своеобразными «вещами» у определенного хозяина.
Поэтому следует констатировать, что этническое единение ощущали только представители верхних социальных прослоек того времени. Они принадлежали к носителям субкультуры, которая получила наименование официальной, городской, дружинной в противоположность народной или сельской. Первая из вышеназванных, т. е. элитарная, вследствие прогрессивной стадии развития феодализма, являлась передовой, более интегрирующей. В этом явлении существует принципиальное отличие от специфики этнических образований более поздних времен (особенно времен формирования наций), когда между отдельными территориями и, естественно, группами населения устанавливаются более тесные взаимосвязи. А это, в свою очередь, способствовало закреплению нового самосознания в отношении конкретного индивидуума к новой исторической общности. Поэтому, вероятно, только около 10 % членов вышеперечисленных социальных групп населения Киевской Руси ощущало какое-то единство на уровне всего восточнославянского мира. А подавляющее количество жителей «сел и весей», с точки зрения современной науки, являлись просто безэтничными.
Принятие гипотезы, что древнерусская этническая общность существовала на уровне элиты и практически не ощущалась рядовым населением (в первую очередь крестьянами), позволяет более логично реконструировать механизм дальнейшего появления на исторической арене русских, украинцев и белорусов, а также объяснить отсутствие попыток этнической интеграции в единую общность всего восточнославянского населения после нашествия орд Батыя. Мнение о крепких и разносторонних связях по горизонтали и вертикали на протяжении всего древнерусского периода не позволяет обоснованно указать на причины, которые привели к столь быстрому разделению восточных славян на три ветви.
Принятие христианства в конце X в. стало одним из поворотных пунктов истории восточнославянского этнического массива. Это эпохальное событие было подготовлено всем процессом внутреннего развития государства. Еще до официального провозглашения христианства государственной религией Руси в 988 г. оно находило приверженцев среди отдельных социальных групп населения. Новые идеологические веяния, опираясь на определенные традиции, постепенно проникали в общественное сознание. Но процесс этот проходил постепенно и не безболезненно. Он провоцировал неоднозначную реакцию разных социальных групп, что иногда приводило к противостоянию, столкновениям и разным конфликтам. В зависимости от расстановки этих сил и политической конъюнктуры, православное вероучение переживало свои падения и взлеты. Короткие периоды подъемов сменялись в целом негативным отношением к новой вере (пример — времена Ольги и Святослава) с последующей терпимостью к новым религиозным взглядам.