Из прихожей, где скинули шинели, увидели комнату в три окна и в длину ее составленные, должно быть, канцелярские столы, накрытые белой скатертью, уставленные приборами, блюдами, бутылками и освещенные двумя канделябрами. У стены против окон на деревянном диване сидели пятеро конногвардейцев, которые теперь разом встали. Белые колеты стеной двинулись навстречу Красовскому. Тут, кроме Елизарова, были два унтера из запасного эскадрона да два из первого, где раньше служил Красовский. Пошли поздравления, осмотр новой формы, но все нет-нет да поглядывали на затворенные двери соседней комнаты.
— Пойду доложу, что гости в сборе, — сказал Красовский.
Но тут дверь отворилась, и вошли двое в офицерских сюртуках без эполет. Оба небольшого роста, чернявые.
— Здравствуйте, гости дорогие! — сказал тот, что был постарше, с заметной сединой.
— Здравия желаем, ваше превосходительство! — гаркнули конногвардейцы.
— Я, братцы, тут не превосходительство, а Семен Христофорыч, такой же Красовскому старый приятель и нынче гость, как вы, — проговорил генерал, подходя к столу. Тут он указал на стоявшего рядом офицера: — Рекомендую — брат мой, Иван Христофорыч, тоже Красовскому давний знакомец. Когда мы в Тульчине у покойного Александра Васильевича рядом перьями скрипели, он на палочке верхом по двору скакал и Красовский его в латыни наставлял. А теперь полковник, в Москве славным полком командует и ко мне в отпуск приехал… Ну, прошу садиться. У нас по-походному, все на одном столе. Как закуски прикончим, здесь же рыбное и мясное подадут…
По сторонам генерала сели его брат и Красовский.
— Наливайте-ка, ребята, водочки да готовьте пыжи, — сказал Семен Христофорыч. Он дал время выполнить приказ, потом встал с рюмкой в руке и, когда все поднялись, провозгласил: — За здоровье честного русского воина корнета Красовского, которого все уважаем, любим и желаем ему чинов, места хорошего, где бы служил с пользой родине, да еще офицершу по вкусу, чтобы миловала да холила!..
Во время речи Иванов смотрел в хорошо освещенное лицо генерала, моложавое, добродушное, и думал: «Вот чудно! Такой приветливый да чиновный — и не женат, один остался».
В следующий час виновник пирования произнес тосты за генерала, за полковника, за Конную гвардию и за остальных гостей. Все пили и ели настолько исправно, что, забыв субординацию, загалдели, протестуя, когда к крыльцу подъехали сани и братья Ставраковы встали, чтобы куда-то ехать. Но только проводили их, как будто по команде начали расстегивать крючки воротников и пуговицы на животах. При генерале, как ни ласков, о том никто не подумал.
А расстегнуться давно было пора. За обильной закуской на столе сменились пироги трех начинок, рыба заливная и жареная, говядина, баранина и цыплятина, которые без остатка уходили в кирасирские утробы, заливаемые водкой и донским вином. Старый лакей Ставракова, именем Никандр, посмеиваясь, убирал опустевшие блюда, ставил новые. Сам отставной солдат, знал, сколько могут съесть семь здоровых служивых, много лет живущих на казенных харчах вполсыта. Ели да похваливали повара, жалели, что не могут поднести ему стаканчик, раз ушел на генеральскую квартиру, и за него угощали Никандра.
Потом пили чай до седьмого пота со сладкими уже пирогами и медом, после которого скинули колеты, пели песни хором и каждый свою любимую, плясали под балалайку, которую Никандр принес от соседа, фельдшера, обнимались с Красовским, над которым шутили, что обменял усы на эполеты. Один Елизаров хотя стал красен, как их погоны, пел да обнимался, но сохранял степенность и, отказавшись плясать, пошел проведать коня, поставленного в госпитальной конюшне. Но заблудился в темноте, возвратился за фонарем и пошел снова в сопровождении Никандра.
За полночь стали готовиться ко сну. В передней оказались приготовлены семь новых госпитальных сенников, столько же подушек и одеял. Их разложили в ряд на полу, отодвинув стол к окнам. Только Красовскому постлали на деревянном диване, хотя и просился в кучу. Никандр вдруг закосневшим языком уверял, что все чистое, сам носил из цейхгауза, но Елизаров, первым залегший к стенке, нюхал свою подушку и чихал, уверяя, что пахнет аптекой. От такого разговора кирасиры кисли со смеху, как ребята, валялись по общей постели и едва сумели стащить друг другу сапоги.
Когда Иванов проснулся, было светло, соседние постели убраны, и за столом у самовара сидел Красовский в шинели поверх белья.
— А где же народ? — спохватился, садясь, Иванов.
— Елизаров с запасниками в Стрельну чуть свет укатили, — ответил Красовский, — а здешние приятели по делам убрались.