Угроза усталости, появившаяся в классическую эпоху, кажется престижной и часто выставляется напоказ, демонстрируются выносливость и «работоспособность». Вот портрет нового персонажа, кичащегося своим «изнеможением», остроумно созданный Лабрюйером:
Вам смешны попытки помечтать в карете или, возможно, отдохнуть в дороге? Скорее возьмите в руки книгу или деловые бумаги, читайте, приветствуйте путешественников, едущих в каретах вам навстречу, лишь легким кивком головы; так они сочтут вас очень занятым и скажут: «Вот трудолюбивый, неутомимый человек; он читает и работает даже в дороге». Знайте, что самый неизвестный адвокат должен казаться заваленным делами, хмурить брови и о чем угодно задумываться очень глубоко и уметь отказываться от еды и питья…305
Таким образом, в городе эпохи классицизма появляются как усталость, так и неутомимость.
Королевский двор
Двор – еще одна сфера, где в классическую эпоху складывается особый тип усталости. Новизна зависит в первую очередь от широчайших социальных перемен: концентрация власти, усиление государства, исчезновение локальных вотчин, средневековых баронств, прекращение военных конфликтов между ними. Вместе с этим складывается доселе небывалое общество, в центре которого находится суверен; появляются новые ритуалы. Устанавливается «порядок», декретированный династией Валуа в конце XVI века, согласно которому «король желает царствовать при дворе»306. Этикет закрепляет ранги, церемониал фиксирует пространство и время. Отсюда – ощущение распорядка, сложного и в то же время навязанного, повседневной дисциплины, определяющей любые действия и поведение каждого человека. К тому же должна была очень обостриться чувствительность, чтобы всё, чему прежде, вероятнее всего, внимания не уделяли, превращалось в усталость.
В XVII веке появилось выражение, используемое самими действующими лицами, – «придворная усталость». Маркиза де Ментенон, вспоминая «распухшие ноги» мадемуазель де Жарнак, из‐за которых той «трудно было привыкнуть к придворной усталости»307, превратила это выражение в лейтмотив. Оживленный тон мадам де Моншеврёй демонстрирует, что она «прекрасно переносит усталость»308, а болезнь маршальши де Рошфор говорит о том, что «она не привыкла к усталости»309. Сама маркиза до такой степени «удручена заботами, визитами, подготовкой к путешествиям»310, что видит во всем этом «настоящую пытку»311, вплоть до того, что находит «утомительным» птичий вольер в Фонтенбло, «в котором со вчерашнего дня стоит шум, какого никогда не было»312. Так же удручают различные церемонии, когда нужно очень подолгу стоять, поиски «буфета, на который можно было бы опереться», чтобы «немного отдохнуть»313. Это «стояние на ногах» Жан-Франсуа Сольнон называет «ужасной судьбой придворных»314. А в случае с кардиналом Куаленом можно говорить о полнейшем изнурении: «этот несчастный человек был очень тучным и сильно потел; когда он стоял в прихожей, одетый в мантию, пот тек с него ручьем, в результате чего на паркете вокруг его ног образовывалась лужа»315.
Однако правила превыше всего; следует «быть усердным и усидчивым»316, терпеливым, показывать свою «постоянную незаменимость»317, иначе говоря, противостоять «скуке и томности»318. Красноречивый пример постижения действующими лицами эпохи новоявленной и совершенно особой «придворной усталости» – маркиз Дантен, «законный сын» мадам де Монтеспан, часто упоминаемый в мемуарах Сен-Симона:
Его крепкое тело отвечало духу. И хотя он мало-помалу растолстел, он был неутомим. Брутальный по своему темпераменту, он был нежен и вежлив, приветлив, спешил всем нравиться и все приносил в жертву самолюбию и богатству. <…> Это был один из самых умелых и утонченных придворных своего времени, который в то же время проявлял непостижимое усердие. Он без устали старался одновременно быть повсюду, проявлял неслыханное усердие и заботу, что бросалось в глаза всем, был гибок, ловок, неумеренно льстив; от его внимания ничто не ускользало, он был бесконечно угодлив, на протяжении двадцати лет для него не было невозможного, ничто его не отталкивало, и все ради знакомства с людьми, которых со свойственной гасконцу наглостью он при первой возможности мог опорочить.