Мы прошли по балкам над минным полем и спрыгнули на землю, то есть на наваленный мусор. Камень, остатки от строительных материалов, объедки и даже дохлая кошка – все это попадалось, пока мы вынюхивали нечто необычное.
Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Вот и мы тому подтверждение. Только кладом это назвать язык до сих пор не поворачивается. То был скелет в клочках одежды и без головы. Сперва мы подумали, что обнаружили бутафорию, куклу, что угодно, только не труп. Кирилл все же настоял на звонке в милицию.
Я умолял не говорить, что нас было двое. Чем такой случай мог вылиться, узнай о нем Иван Васильевич, и думать не хотелось. Кирилл пообещал держать язык за зубами. Я ушел до приезда милиции со спокойной душой. И зря.
Вскоре я снова сидел перед своим заклятым врагом. Он весь разбух от восторга и гордости.
– Наконец-то! – шипел он. – Попался! Труп он нашёл!
Какой же он недалекий. Труп провалялся в подвале не один год, если успел обратиться в кости. Позже стало известно, что принадлежал он весьма мощному мужчине. Видимо, Иван Васильевич полагал, что когда мне было лет этак девять, как не меньше, я подумал, не убить ли мне кого для разнообразия, а потом пошёл и прихлопнул того громилу. А успешность преступления объяснил бы тем, что я ел слишком много каши.
Целый день он запугивал, но не предъявлял никаких официальных обвинений, поскольку единственное, что объединяло меня с этим делом – я наткнулся на труп. Причем Кирилла никто не трогал. Он написал заявление, и от него отступились. «Ты сядешь! – без умолку твердил Иван Васильевич, ни на секунду не давая шанса отдохнуть от ужаса его угроз. – Сядешь как миленький! Лучше сознайся! Сознайся, тебе говорят!»
Что за бред, шептал я, но голова отказывалась работать. Если и припишут к этому убийству, все вокруг только посмеются над нелепым обвинением. Когда я вышел из участка, мне уже так не казалось. Мерещилось, будто каждый, кто попадался на глаза, смотрел осуждающе. Словно все уже верили в мою виновность, и никакие доводы не смогут изменить того, что меня посадят за преступление, совершенное во времена, когда я ещё под стол пешком ходил.
Добрел до дома в странном дурмане. Истерика, которая в последнее время часто посещала мать, сейчас насела и на меня. Она давила на грудь и мешала дышать. Земля ускользала из-под ног. Единственное, что четко помню о том вечере: я не хотел в тюрьму.
В прихожей меня встретила вонь дешевого спиртного. Мама запила. Та вонь. Почувствовав её, понял, рассчитывать не на что. Нет ничего, чтобы спасти себя.
Я закрылся в комнате и около часа просидел на полу у кровати, грызя ногти. Именно тогда пришла мысль, что моя жизнь ничтожна. Если Ивану Васильевичу удастся меня засадить, чего дальше ждать? Со мной покончено. Прямо здесь, прямо сейчас. Глаза забегали по комнате, и я судорожно стал искать путь к отступлению.
В шкафу с зимними вещами лежал довольно прочный шарф. Достал его и закрепил один конец на гвоздь в потолке. Сколько себя помню, он всегда оттуда торчал. Как ни спрашивал, для чего он, никто не отвечал. Видимо, дожидался меня.
Я завязал петлю на свободном конце шарфа и натянул её на шею. Стул, который волею судьбы стал моим эшафотом, был стареньким. Я слушал, как он скрипит подо мной, и смотрел на облупленный потолок. Потом взгляд скользнул по убогой комнате. За дверью слышались тихие причитания пьяной матери.
«К черту!» – подумал я и расшатал стул. Тот с грохотом рухнул на пол. Горло сдавливало. Сам того не осознавая, я схватился за шарф, чтобы ослабить петлю. Вроде бы решил умереть, так что за ерунда твориться? Попытался крикнуть, но голос сел. Даже шептать не получалось, вырывались лишь едва различимые всхлипы. Я все-таки больше хотел жить. «Что за идиот?» промелькнуло в голове, а затем на комнату опустился мрак.
Очнулся в больнице. Шея болела. Я коснулся её, но наткнулся на повязку. Попытался поговорить. Тяжело, но с голосом все оказалось в порядке. В палате лежало несколько пациентов, но никто из них меня не заметил, да и я не горел желанием поболтать. Навестить меня также никто не пришёл.
Думал, что со мной проведут какой-нибудь нравоучительный разговор или расспросят о том, что же вынудило меня пойти на такие крайние меры как самоубийство. Но опять же никакие социальные работники, милиционеры или просто сострадающие люди не проявили интереса.