Ни слова. Он не помнил обо мне. Заметил ли он вообще, что в его руках оказалась жизнь маленького мальчика? Неужели ему не стало легче от этого? Неужели я ничем не смог ему помочь? Пусть даже отдаленно.
«Знаешь, МирА, порой мне так хочется, чтобы кто-то был рядом, настолько мне себя жаль. Но это только порой. Здесь хватает людей, которые могут время от времени скрасить мое одиночество и посмеяться со мной. Этого достаточно. Просто я бываю очень жадным. Кажется, что должен быть кто-то. Сидеть здесь и смотреть на меня печальными глазами. Приносить вкусности и говорить, что на улице сегодня мороз, который аж до костей пробирает. Плакать втихомолку, думая, что я сплю. Вот такой я жадный, МирА! Но это только моментами! В некоторые из таких я всё-таки звоню (и мне стыдно), чтобы попросить о спасении. В итоге меня хватает только на «Как дела?» и «Что новенького?» Чувствую, словно навязываюсь. Вдруг я им опостылею? Вдруг они, сами того не подозревая, будут желать, чтобы это поскорее закончилось? Подсознательно желать, чтобы я умер? Не хочу, чтобы близкие люди так думали. Знаешь, МирА, я понял: я просто человек. Чужие страдания надоедают. Жизнь застывает только в стенах этих палат, за их пределами она течет. Она меняется то к лучшему, то к худшему. Как же хочется вернуться назад, в былые деньки, и перестать существовать в унизительной жалости к себе!»
Я всегда стремился к нему. Пытался стать частью его жизни, но меня в неё не пустили. Столько времени. Столько минут, часов, дней он был рядом со мной. Но меня не было. Не было ни на мгновение рядом с ним.
«Знаешь, МирА, мне так тоскливо оттого, что я не успел сделать ничего, что мог бы оставить после себя...»
Нечестно.
Меня охватила обида и сожаление. Слезы зачастили по щекам, обжигая кожу. Я даже не заметил, как они потекли. Капля за каплей, падали на старые страницы и разъедали чернила, превращая буквы и слова в кляксы.
Все-таки, как же это нечестно.
Третий лишний
Уже несколько лет я ходил на его могилу. Понятно дело, что гостинцы, которые я приносил, растаскивали либо животные, либо бомжи. Тем не менее, я никогда не скупился.
Все шло своим чередом. Я все так же получал свою зарплату, может, чуть больше прожиточного минимума, и делил квартиру с матерью-алкоголичкой. Ходил на киносеансы в дни скидок, конечно же, один. Так удобнее. Как ни странно, мне нравилось, когда с одной стороны кто-то посапывал, время от времени просыпаясь и косясь на соседние места, не видел ли кто его спанья или не слышал ли кто его храпа. С другой стороны – две подружки. Одна сидит и внимательно смотрит на экран, а вторая то по телефону поговорит, то в беседу ударится, то начнет глупые вопросы задавать. Спереди поднимается галдеж, а люди сзади требуют тишины, так же переходя на крик. Меня никто не замечал, но я видел и слышал многих. Мне нравилось. Момент социального единения.
Когда ходил в кафе с кем-то, я не делал заказ, даже если за меня предлагали заплатить. Говорил, что уже поел, и это зачастую была наглая ложь. У меня с утра, бывало, ни крошки в рот не попадало, но тем не менее я отказывался. Не хотел проедать чужих денег, и тратиться много на еду не считал важным. Зато бережно показывал свою общность с людьми. Одновременно хотел быть с ними и держаться от них подальше. Сам с трудом понимал, что же случилось с моей головой, моими мыслями. Наверно, меня оглушило ударной волной от неожиданного знания, и я никак не мог прийти в себя.
Жизнь виделась мне огромной пропастью, которая пожирала каждого. Один за другим люди вспыхивали, словно яркие огоньки, а затем проваливались в темную щель и исчезали. Лишь единицы по какой-то неведомой причине задерживались, но никто точно не знал, когда они пропадут в вечно голодном зеве бездны.
Я застыл у могилы. Уже с неделю сквозь серую массу облаков не прорвался ни один лучик солнца. Ни один лучик солнца не касался унылого города. Земля истосковалась по свету и теплу. Душа истосковалась. У меня не хватало сил даже шагу сделать. При каждой нашей бессловесной встрече хотелось лечь рядом с аккуратным холмиком, зажмуриться и никогда больше не открывать глаз. Здесь так хорошо. Недавно в старенькой церквушке, у которой располагалось кладбище, звонили колокола. Пусть и была она маленькой, шуму наделала немало. Стаи птиц всполошились и, резво махая крыльями, устремились в небо. Земля под ногами ожила. Я не сомневался, что виной этому всего лишь непривычность моих ушей к столь громким звукам. Но что странно, хаос вливался в осевшую в этих местах атмосферу. Колокола умолкли. Где-то неподалеку в нерешительности каркали вороны, и порой ветер осторожно пробегал по кронам лип. Когда он проносился возле меня, в нос ударял запах поздней осени – грязи и гниющих листьев. На кладбище воцарился покой.