КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
23
В Бруклине стояло лето и было жарко как в аду. Солнце яростно напустилось на паренька, который, сойдя с автобуса, направился по Ютика-авеню в сторону Эмпайр-бульвар. Он быстренько напялил свои темные очки, ради красоты в той же степени, что и для защиты от солнца; в свои девятнадцать он считал, что в темных очках выглядит круче. К ним прилагались: белая в полоску безрукавка, плотно обтягивающая его мускулатуру; широкие джинсы, спущенные до самого причинного места так, чтобы виден был бренд на резинке боксерских трусов; сумка через плечо, на которой болтался крест из белого золота (платина ему не по карману, но что же теперь — даже пыль в глаза не пустить?); и, разумеется, «тимберленды» — ноги в них совсем сварились, но ради того, чтобы выглядеть стильно, не жалко и вспотеть.
Паренек ждал, пока на перекрестке загорится «зеленый». Вытащил свой плеер, и через минуту на полную громкость заиграл бит, сделав парня глухим ко всему на свете. Свет сменился, и парень перешел дорогу, чуть притопывая ногами. Тема была что надо, самый горячий трек клубов всей страны.
Бойцы Короны,
Безупречный и Ганнибал,
Местный бруклинский каннибал
И король поэтов Квинса,
Закрывают тему, йо,
Стригут с «Краун» капусту
И плюют на всех,
Плюют на все запреты.
Когда он был на другой стороне улицы, зазвучал легендарный рык Ганнибала.
Короче, первый удар за Быком,
Сейчас прищучу эту тему.
Бит у меня крут,
Проглочу этот трек,
И после меня ничего не останется,
Никаких объедков для отбросов.
Сожру говядину
И все закуски,
Меня не учили манерам,
Меня воспитали пантеры,
Родился и вырос я в трущобах,
Вместо реку нас сточные канавы,
Так что мы свое урвем, шалавы.
Ниггерам достанутся лживые посулы,
Быстрое богатство
И смерть под нашим дулом.
Парень шагал в такт музыке и тексту, вдоль улицы, мимо толпившихся людей, мимо магазинов и автобусных остановок из плексигласа. И тут... он увидел ее: она шла по кварталу медленно, явно для того, чтобы он мог разглядеть ее всю, с ног до головы. Кроме босоножек на платформе, вся она была словно безупречно отполированный кусок черного дерева, так ее темная кожа сверкала на солнце. Он скользил взглядом по ее идеальным икрам, выше, к аккуратным коленям, где ее тело сужалось, чтобы затем опять расшириться к ляжкам; еще выше — взгляд достиг ее пышных бедер, которые отстрочка джинсовых микрошортиков перечеркивала поперек ягодиц; полосатый лиф обтягивал грудь, подчеркивая ее богатство. С лицом девушке тоже повезло — ямочки на щеках, пухлые губы, небрежно взбитые распущенные волосы. Она была сногсшибательна; если бы зрение позволяло, он бы и ее ДНК разглядел. Красотка прошла мимо, бросив пареньку мимолетный игривый взгляд. Он посмотрел, как колышутся ее формы сзади, и пошел своей дорогой. Ее тело было даже круче песни.
Тут на авеню вырулила бежевая «тойота-камри». Из колонок машины на всю улицу несся громкий и жесткий бит. Словно гром, голос Ганнибала сотрясал всю землю вокруг.
Но у нас есть амбиции
И бешеная интуиция.
К черту тюрягу,
Я нацелился на дворец.
Бык в королевских палатах,
Принцесса умоляет ее трахнуть,
Гребаная Баффи.
Теперь Ганнибал — истребитель белых!
Эй, ударь хлыстом,
Вкати кол,
Выбей семьдесят из шести,
Бегом через черный ход,
С драгоценностями Короны.
Королева млеет,
Синее небо алеет,
Пока я мочу федералов,
Они устали и ждут,
Когда я направлю на них дуло.
Захвачу Букингемский дворец
И всех нагну низко.
Я в доме хозяин —
«Все для тебя, босс!» —
Натяну королевскую киску.
Водитель «камри» тоже посматривал на красотку, шагающую по улице. Всего-то кинул на нее взгляд-другой, но его подружке на пассажирском сиденье и этого хватило. Он стал оправдываться, она и слушать не хотела. И тут вступил Безупречный и сумел с нею сладить—девица забыла про спор, качая головой в такт.
Я боец Короны.
Мои стихи из подсознания,
Глубокие и лиричные,
Несут чистое знание.
Меня никому не сдержать.
Я святой — и я порочный,
Я спокойный — и я нервный,
В рэпе я первый.
Мне воздают должное,
Меня копируют в битвах,
Ниггеры твердят мои рифмы,
Будто молитву.
Но я на это плюю:
У вас кишка тонка рифмовать как я,