Она вышла на этаже Артёма. Внизу на необозримой высоте виднелись серая аскетичность городских построек и канал, пронзающий бетонную почву. Дверь с рассеянным видом открыл поджарый блондин.
– Где ты пропадала, мать? – грубовато разразился он.
Не дождавшись ответа, добавил:
– Сейчас не время. Скоро придёт жена.
Мира впилась в него мутным полузакрытым взглядом.
– Да плевать я хотела на тебя, на твою жену и на твоих чёртовых детей!
Артём молча смотрел на неё, напустив на себя лёгкий отголосок стали. Этим искусством он владел в совершенстве.
– Сейчас не время, – хрипло повторил он.
– Нет, сейчас самое время! – зло проговорила Мира.
– Слушай, она придёт с адвокатом по разводам.
Чёрт возьми, как она, Мира, выросшая на тех золотистых просторах под вечернее чтение истрёпанных народных сказок, могла скатиться до такого? Это не её жизнь, не её желания. Это лишь какая-то навязанная проклятая игра, которую она вела, до конца не понимая, насколько чужда этому. Всё расставил по местам Тим, фонтанируя жизнелюбием и новостями, только вот зачем? Может, и дальше стоило обманывать себя, имея шанс хоть на призрак благополучия, чем тушить предательскую боль выше желудка? Но, как бы она ни пыталась обманывать себя, чувство освобождения и даже лёгкой гордости за себя постепенно вырывалось из тусклых отсеков неосознанного.
– Да чтоб тебя… ты что, серьёзно думал, что мне не насрать на тебя? Откуда такое самомнение у блудливого козла? Твоё раздутое на пустом месте ЧСВ даже не забавно. Да я приходила к тебе только затем, чтобы выбросить из головы другого человека! Который лучше тебя в миллиард раз! А ты – просто ничтожество. Оболочка.
Она повернулась и резко зашагала прочь. В ответ ей не послышалось ни звука.
Мира припомнила, как от отчаяния, что Тим недоступен, продолжила погрязать в ничего не сулящих отношениях с жёстким женатым мужчиной. Но ей было плевать, Артём залечивал пошатнувшуюся от слепоты Тима самооценку. Они умело использовали друг друга, находя сладость в нарушении норм. На первых порах даже с ним создалось подобие сносной сопричастности. Свой быстротечный каркас романа она с раздражением бросала под нос Тима, а он вздыхал и уже иначе смотрел на неё. С отвращением ли, с осуждением? И Мира чувствовала подступающее к пищеводу отмщение невесть за что.
Вполне устраивающее обоих увлечение с обрубленным будущим. Но затем что-то изменилось – Артём начал названивать по выходным, которые Мира целиком посвящала себе, и намекать на развод. Может, и в ней он увидел отголосок мощного восхищения и неафишируемого одобрения, которые ожидал ото всех. А она лишь смеялась в ответ после коротких прерывистых свиданий, сдобренных ложью, которую она не выпрашивала. Присланные букеты вызывали у Миры горьковатую усмешку. Наверное, это должно было растрогать её, подвигнуть к покладистости и разом наскучить партнёру. Чем циничнее Мира отзывалась на тривиальные знаки внимания, тем более заботливым и предупредительным оборачивался Артём. И Миру тошнило от того, что она якобы победила. Что это было будто её заслугой и главным достижением.
Изломанная сексуальность Миры не доверяла злоупотребляющим силой, но тяготела к ним. Заманчиво и запретно было просачиваться в эти вечеряющие номера к тяжёлым закрученным отношениям. Она пыталась вытравить из себя скрытое восхищение мазохизмом, в повседневной жизни это вовсе стёрлось, оставив платформу лишь для неосознанных фантазий с чужим мужем. Мазохизм их отношений перелился в осознанность, лишённую сексизма. Играть в романтизированный психотип и пожинать плоды дискриминации в социуме было неравнозначными измерениями горьковатости жизни.
Артём занимался политикой – работа его заключалась в том, чтобы всюду светить своё выверенное лицо и хорошенько замазывать нелицеприятные детали, словно о них никто не подозревал. Образ мужчины без страха быть на виду и поражать тем, от чего она маниакально укрывалась. Бахвальствуя, выдавая остроты и будучи приятным, он не видел личностей ни в своей жене, ни в Мире. Он даже умел казаться преломлённо-духовным, шифруя, что превыше всего ставит удовлетворение своих интересов. «Но ублюдки и кобели, и евнухи», – думала Мира.