Хлодовик выдал свою сестру Альбуфледу за Теодориха, короля остготов, который постановил управлять Италией с неизменной почти всегда справедливостью. Он выдавал каждый год четыреста марок золотом и двадцать пять тысяч черепиц, однако потомки не простили ему пленение и смерть патриция Боэция. Это настолько правда, что князья должны были сначала дважды подумать, прежде чем проявлять жестокость по отношению к честному человеку. Такой человек как Боэций, который Эвклида, Архимеда, Птолемея, Платона, Аристотеля и других мог обвести вокруг пальца, заслуживает бережного отношения, даже и в том случае, если он за что-либо заслуживает наказание. Труд, который он создал в Павии, доказывает, что он знал как в добродетели найти причину для утешения. Однако вне сомнения в тех же источниках он выражал большое неприятие несправедливости, опрометчивости и (выступал) против пренебрежения теми общественными формами, которые упорядочивают рассудок, что лишь он может утвердить право наказания за преступление и непоколебимость добродетели.
Я видел Кассиодора в преклонном возрасте, когда он уже не был министром короля и тихо жил после переезда в Калабрию среди переселенцев, которых он занял переводом греческих произведений и переписыванием латинских рукописей. Это зрелище поразило меня. Кассиодор один из немногих великих мужей, который, по моему мнению, должен служить образцом. И ежели я перестану когда-либо быть Вечным Жидом, дабы стать министром, попавшим в немилость, то я также изберу для бегства такое прелестное место с прилегающей к нему книжной мануфактурой, окружив себя наборщиками, переводчиками, переписчиками, секретарями, факторами, печатниками: мне – для удовольствия и пользы для публики, которая была бы мне признательна, но может быть и неблагодарна.
Со мной случалось множество раз, что в правление Юстиниана я отправлялся в Константинополь. Я постоянно видел этого кайзера присутствующим в Цирке на состязаниях белых, красных, зеленых, голубых возниц и (встречал) их покровителей и противников. Все эти люди нарушали действие театральных пьес в Константинополе еще более, чем аплодисменты и свист сегодня во время представления парижского театра. Прекрасную королеву Теодору нельзя было не увидеть и не вспомнить, что она была дочерью надсмотрщика над медведями в Цирке, и что в театре она участвовала в пантомиме, и что она творила шалости, наследуя счастливой памяти Аспазии и Лаис. Своим обликом и поведением она была подобна маркизе де Помпадур, которую я, следуя за своей памятью, видел в Версале, Марли и в других местах.
Белизар, чтобы угодить кайзеру Юстиниану, посчитал хорошим тоном жениться без стыда и страха на одной из женщин. Он приказал в учреждении по опеке, куда кайзерша заключила пять сотен легкомысленных дев, которых она предполагала повести по стезе добродетели, разыскать Антонину. Большинство этих созданий предпочли броситься в море, чем печально плестись по неизвестному им пути. Другие преодолели себя. Антонина была в их числе. Впоследствии она стала доверенной подругой Феодоры, и когда кайзер приказал выколоть Белизару глаза, она проявила достаточно доброты, обрядив его в лохмотья и дав ему возможность блуждать в пригороде Константинополя, где он был вынужден выпрашивать кусок хлеба, лишившись навсегда собственного дома. Он хотел лишь во все горло обвиняющим и жалостливым голосом прокричать: Подайте один обол полководцу Белизару! Его принимали за дурака и ничего не подавали. И в этом положении он пребывал до смерти Антонины, которая перед своим концом сказала правду относительно положения своего мужа, о том, что она и прежде доказывала, что тот уединился в сельском доме. Эта «правда» недостоверна; в этом пункте вы у меня в хороших руках: я сам как-то подал один обол попрошайке.
Если Нарсеса видели во главе собственного войска, то никто не смог бы и подумать, что он такой же человек, как и другие. И все же ничто не препятствовало его любви к самому себе, и он в связи с этим представил ужасное доказательство, когда он, для того, чтобы отомстить за прялку, присланную ему из Константинополя, призвал лангобардов. Эти получили свое наименование от длины их дротиков. Когда итальянцы обнаружили их появление, они позволили себе на их счет дурную игру слов: они назвали их «длинные бороды». Однако варвары были не столько бородатыми, сколько очень упрямыми. И чтобы показать, что свое наименование они считают очень достойным и никак не насмешливым, они начали носить длинные бороды и считать их неотъемлемым признаком своего происхождения.