Мне представилось далёкое болото и жизни тех мелких существ, которые я использовал, себя не помня, чтобы корову в чувство вернуть. Подумал: возможно, тогда тоже стал аки небесное тело, что светожизнь берёт и отдаёт. Страшно стало...
А тебе не страшно? Ты сейчас это читаешь, и как, не боишься ничего? Вдруг и вокруг тебя прямо сейчас бездонные пропасти космоса открыты, раззявлены пасти вечности, алкают поживы... Пустое... Читай дальше.
"Сила, что дадена природой, тоже испортиться может, скиснет, как молоко, коли ею не пользоваться..."
Может, и моя сила испорчена была? Нет ответа. Да и на что она мне, коли всё уже прошло. А ты как думаешь? Черкни в ответ пару строк. А дальше вот что было:
"Если сила, что призвана исцелять, убивает, не должно ей быть в этом мире. И тот, кто носит её в себе, опасен, как дикий зверь, притаившийся в засаде. Не должно ему жить и пытаться иным помочь..."
Знаешь, я ведь согласен с этим. Повидал я лекарей-калекарей. Ни каждый сознаться может в бессилии своём, а уж во вредительстве — и подавно. Оказалось, схожи мы с моей родненькой. Да что уж там, чуял я это ещё тогда, под нашим первым снегопадом.
И следующие слова всё-всё для меня решили. И так сразу от них мне стало всё про себя понятно, что аж жуть берёт.
"Но прежде, чем руки сложить, опустить, не смогши спасти никого, попробуй капля за каплей, виток за витком сделать хоть что-нибудь. И сила откликнется на старания твои. И познаешь ты счастье. А коли нет, так на то воля Солнца и Судьбы".
И понял я, что в словах этих заключена вера в меня великая. Кем она была ко мне послана — не знаю, да только жить от неё захотелось. Выбрался и из щели своей, стащил мочалку кровавую из волосьев, бросил на пол и склонился над любименькой.
Тихо-тихо билось проклятье на её горлышке. Редко-редко дыханье грудь вздымало. И я отвёл волосы её красивые от лица невинного, коснулся губами лба бледного, да руки на шею ей возложил...
Его
Его обещание вернуться через год не сбылось. Стоило мне возложить руки на шею моей любимой, как дверь распахнулась и Смердящий Рыцарь ворвался в комнату.
Прости, что внезапно оборвал то письмо и попросил тебя прибыть. Нельзя доверять слов бумаге, а уж всяким разносчикам и подавно. Нет, я не тороплюсь, но чую, что пора бы истории этой меня покинуть. Да и ты, как сердце мне подсказывает, не просто так прибыл в наше захолустье. Что же... Что тебя привело?
... и я возвращаюсь в своей памяти к тому безумному дню, что стал ярким тревожным закатом перед долгой, очень долгой ночью.
Понимаешь, это проклятье на шее моей милой будто бы звало меня, подсказывало, что и как нужно сделать. Я понимал, что стоит дать волю тем светящимся рукам-щупам, они это проклятье сорвут с родненькой, снимут, как густую пенку с молока.
Вот так я думал. Но знал, что любимая проснётся и будет против. Оттого из опасения, что она мне помешает, я и хотел её придержать во сне. Но меня прервали!
Ворвался этот ходячий скелет и принялся меня от неё оттаскивать. Зашипел на меня, а из щелей его лат огонь так и плескал, руки жёг, но не опалял, что странное.
Я его отталкиваю — никак. Я на него ругаюсь — и он на меня. А любимая уже пробудилась, воззрилась испуганным взглядом, сжалась бедолаженька в комочек.
"Отпусти, — говорю, — дай с роднулечкой переговорить!" А он мне: "Ты пытался её задушить! Я всё видел!" Ну как? Ну что он мог видеть? Не верю! Я всего лишь держал её за шею, обхватил покрепче, чтоб не проснулась! Как он мог решить, что я — Я! Тот, кто любит мою тростиночку всем сердцем! — мог её задушить?! Глупости!
А мне ведь всего и надо было выпустить эти руки из света, чтобы содрали проклятый покров. Принялся я объяснять, долго, настойчиво, аж умаялся весь, что, мол, есть у меня теперь сила великая, способная проклятие снять, и зрение, что увидеть его может.
"Вот же, — говорю, — проклятие, как ржа на твоих латах, сковало шею моей любимой, на грудь ползёт, по лицу просверкивает! Дай же мне его убрать!"
Выслушал он меня, но верное сделать не дал. Отвёл мои руки, что аж тряслись, как в горячке, на тростиночку мою указующе, и сказал: "Сила твоя велика, не спорю. Да и кто бы спорил, если бы узнал, что ты ею с того света животину вернул. Да вот какова цена твоей силы? Мне Луи поведал, что нет в том лесу более тварей живых: повымерли. Вся их силушка жизненная ушла в корову".
Ах, этот треклятый Луи! Всю жизнь я за ним волочился, а стоило мне силу обресть, так на зависть изошёл, на желчь прожигающую! Нагле-ец!