Поведал я, на крик срываясь, волосья свои выдранные топча, что брал я силу у людей, да всё с ними хорошо стало! А он мне, едрить его тупой палкой, знаешь что в ответ?
А вот что: "Не для оживления ты силу брал у людей, а на работу физическую, на тело своё поддержание, чтоб ни сон не сморил, ни жажда с голодом не одолели. Оттого и не такие для них последствия!"
Наглец! Сам этого не видел, а меня обвинял! Представляешь? Как же мне стало обидно, что скелет ходячий меня так унижает, схватил я плошку, что у печи стояла, да плеснул в него. Тут-то он и зашипел, заплевало пламя, коняга его костяная громом заржала, череп свой просунула в дверь, позвала хозяина. А тот зарычал на меня: "Не смей сам проклятие снимать! Я вернусь к вечеру!" И был таков.
А я обрадовался, что сгинул этот глупец, к родненькой моей бросился, обнять хотел. Да только она — от меня. Я — за ней! Молю её, увещеваю, а сам вижу, как проклятие её шейку стягивает, аж лицо почернело, и понял, что медлить нельзя.
Тогда выхватил я кочергу из печки, обжёгся, конечно, да перетерпеть после огня Рыцаря и вовсе не больно. Кинул я кочергу в любименькую. Попал, она и упала. Я сразу же на неё навалился, руками своими настоящими шейку ей сжал, чтоб не брыкалась — я ж как лучше хотел.
И вот когда дыхание любимой моей остановилось, я выпустил световые руки из груди своей и принялся ими то проклятие вырывать. Драл его, драл, а оно, треклятое, всё ползло и ползло.
И тогда я своими настоящими руками принялся его выдавливать, вот только не шибко помогло. Мелкие брызги этой гадости по её телу разнеслись. Ну нельзя же так — решил я. Но тут увидел я тонкий ножичек, что всегда в хозяйстве пригождался. Вот и теперь сгодился. Сколько же у меня радости было!
Схватил я его и ну вырезать с тела тростиночки моей эту дурь проклятущую, пока всё не искоренил...
Что смотришь? Злишься? Злись. Я и сам на себя потом злился... Когда заметил, что не дышит она, глаз не открывает, на ласки мои не отвечает. Тут-то сознание меня и покинуло. Но проклятие-то, проклятие! Избавился я от него своими силами! Оттого сон мой был чистым и праведным.
Ты... Оставайся сегодня у меня... Я тебе дорасскажу. Там недолго осталось. Только в подвал не ходи... Там крысы злые. Да, крысы. Тут ложись. Засыпай.
Здесь
Ты проснулся? Кхе-кхе... Хорошо спал? Говорят, когда спишь на новом месте, можешь в будущее заглянуть. Что снилось?.. Ничего? Ну-ну... Эх, молодость: крепкий сон — короткая память.
Готовь пока завтрак на кухне, а я тут... Надо в общем. Не заходи... Кху-кху... Х-хы-ы...
... О, как здорово пахнет! Нет, я не голоден... Ну, если ты старался, то маленький кусочек... Кровь на моей щеке? Да не волнуйся, это не моя... А... Моя моя! Что это я в самом деле...
На чём там я остановился? А... Самая тёмная пора перед рассветом... Только был ли он, тот рассвет?
Я очнулся на полу в своём доме, связанный по рукам и ногам, да не простой верёвкой, а пылко сияющим шнурком, от света его болели глаза. И всё тело моё рвало и скручивало. Во рту так сухо было, будто песка наелся. Хотел воды спросить, да язык отнялся...
Так вот лежал я, глядел в потолок, даже не помню, моргал я или нет, и тут память ко мне начала возвращаться. И сделалось мне... Не страшно, не стыдно... Мне стало очень хорошо, что всё это наконец закончилось... Да, любовь к тростиночке в сердце моём осталась, но раз уж так получилось...
В момент великой моей радости, чистой и невинной, как улыбка младенца, тяжёлая поступь сотрясла всю мою суть. Подошёл ко мне Рыцарь, склонился, поднял и усадил на печку ещё тёплую. Сам молчал, и дух от него такой суровый, что всё упоение счастьем схлынуло.
Глянул, а на кровати, сияющим куполом накрытая, лежала девочка моя любименькая, изрезанная вся, искромсанная, но проклятья и следа не осталось. А рядом с ней стояла фигура невысоконькая, будто ребёнок лет десяти, в длинном плаще. Да только с головой у него беда какая-то была: раздутая, что аж капюшон топорщился.
И тут я присмотрелся и понял, что шнурок тот, меня опутавший, одним концом в сияние на кровать уходил, а другим через окно на двор свесился. Хотел было спросить, что это означает всё, да только горло не слушалось, голоса не было, будто во рту всё завалило, как камнями пещеру.
Смотрел Рыцарь на меня, смотрел, да сказал, тяжело вздохнувши: "Отчего ты не дождался меня? Я самого настоящего чудотворца привёз, что смог бы это проклятие снять, не передавая вашему дитя". А я — молчок...
Подложи мне ещё этих мяконьких картофельных оладий, будь добреньким. Угу...