И в тот же день папа прислал императору много золотых и серебряных кувшинов, наполненных разнообразной едой. Он послал также откормленного теленка со словами: «станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».[73]
Для папы Александра венецианский договор означал кульминацию его понтификата. Ему пришлось пережить восемнадцать лет схизмы и десять лет ссылки из Рима, не говоря уже о неприкрытой враждебности одного из самых жестоких людей, носивших корону Западной империи. Он ждал до своих семидесяти с лишним лет, прежде чем нашел награду. Награда пришла: Фридрих признал его легитимность.
Император также признал все временные права папства над Римом. Шестилетний мирный договор, который он заключил с Ломбардской лигой, был лишь преддверием к признанию независимости отдельных ломбардских городов. Это была самая знаковая победа, когда-либо одержанная папой над императором, она была намного значительнее, чем пустое торжество в Каноссе сто лет назад. Все это произошло благодаря мудрости и терпению, с которыми Александр провел свою церковь через один из самых тревожных периодов в ее истории.
Все эти качества остались при нем. Ни в день своего триумфа, ни в любое другое время пребывания императора в Венеции Александр не проявил ни малейшего желания восторжествовать над бывшим врагом. Один или два более поздних историка Венеции, как, например, неисправимо романтичный Мартино да Канале, писавший почти сто лет спустя, увековечил легенду о папе, будто бы вставшем ногой на шею Фридриха, а император якобы тихо пробормотал: «Не тебе, а святому Петру», на что Александр якобы резко ответил: «И мне, и святому Петру», Эта история рассказана писателем не той эпохи, и она расходится с дошедшими до нас свидетельствами очевидцев. Император, похоже, тоже вел себя безупречно. На следующий день, последовавший за великим примирением, он повел себя еще более любезно: снова подержал стремена папы, отъезжавшего из базилики, и готов был провести лошадь Александра до самой пристани, если бы папа ласково не отказал ему. Интересно, вспомнил ли император в тот момент о двух днях в Сутри, когда он отказал в этой услуге папе Адриану, ехавшему двадцать два года назад на коронацию в Рим?
Роль, которую сыграла в преодолении схизмы Венеция, была значительной, и награда за это была велика. С финансовой точки зрения памятное лето 1177 года сильно поспособствовало восстановлению ее благосостояния. Император был гостем города полные восемь недель. Уехал лишь 18 сентября. Папа Александр оставался до середины октября, то есть продолжительность его пребывания превысила пять месяцев. Большую часть этого времени Венеция была заполнена народом, как никогда. Обычный поток путешественников и купцов вырос в несколько раз. Сюда съехались самые знатные принцы и прелаты Европы. Каждый пытался превзойти соперников великолепием свиты. Один из них, архиепископ Кельна, привез с собой не менее 400 секретарей, капелланов и сопровождающих. За патриархом Аквилеи приехало 300 человек, столько же с архиепископами Майнца и Магдебурга. Граф Рожер из Андрии, второй посол короля Сицилии, имел свиту из 330 человек. Герцог Леопольд Австрийский со своими 160 придворными выглядел, должно быть, жалко на этом фоне.
С политической точки зрения Венеция тоже выиграла. Было бы странно, если бы венецианцы, так долго удерживавшие у себя императора и папу, не добились чего-то взамен. Так и есть: они заключили с обоими несколько договоров. Фридрих Барбаросса разрешил им свободный проезд, безопасность и полное освобождение от императорских пошлин во всех частях империи в обмен за сходные привилегии для его подданных — «до Венеции, но не далее». Это было признание превосходства Венеции на Адриатике. Папа Александр, со своей стороны, проявил свое расположение тем, что даровал индульгенции главным церквям города. Сверх того, разрешил вечную борьбу между Градо и Аквилеей, внесшую столько раздоров и неприятностей в церковные дела Венеции. По условиям договора патриарх Градо — ставший резидентом Венеции — отказался от всех притязаний на сокровища, украденные Поппо Аквилейским 150 лет назад, за это ему вернули власть над селениями вокруг лагуны, а также над Истрией и Далмацией. Можно легко представить, что влияние Венеции в этих городах значительно усилилось.
Пребывание папы Александра в Венеции придало особое значение ежегодно отмечаемому празднику Вознесения. Церемония происходила с 1000 года в открытом море за портом Лидо. Из молитвенного обряда она превратилась в символическое бракосочетание с Адриатикой. Над одними дверьми в северной стене зала Большого совета во Дворце дожей есть картина Вичентино. На ней изображен папа, подающий дожу Дзиани кольцо, которое тот должен бросить в волны. К сожалению, приходится сказать, что история эта не имеет исторического основания, как и полностью выдуманное морское сражение при Сальворе, изображенное сыном Тинторетто Доменико (картина справа). Передача золотого кольца — чистого и простого символа — приняла с годами матримониальный оттенок. Произошло это примерно в то самое время, хотя разумно было бы предположить, что поскольку день Вознесения приходился в том году на 2 июня, не существует свидетельства, что папа активно принимал участие в той церемонии, а уж тем более радикально изменил ее характер.
Самым главным выигрышем Венеции стал небывалый взлет ее репутации. В то памятное лето она оказалась в фокусе внимания всей Европы, фактически стала столицей христианского мира. Ее дож принимал двух лидеров Запада и был с ними если не на равной ноге, то, по крайней мере, добрым другом. Именно ее, Венецию, выбрали для переговоров папы и императора, потому что — если еще раз процитировать «Relatio» — она «подчинялась только одному Богу… это место, где отвага и авторитет горожан смогли сохранить мир между обеими сторонами, так чтобы разногласия или бунты, намеренные или случайные, не могли более возникнуть». Надо сказать, что сделать это ей удалось только сейчас. Тем не менее она это сделала, обретя тем самым новый статус большой и сильной европейской метрополии.
Собор Сан Марко с маленьким порфировым ромбом, вставленным в пол при входе в центральные двери, традиционно означает место, где Фридрих Барбаросса распростерся перед папой. Это — единственное место на площади, сохранившееся в том самом виде, в каком оно было к моменту описанных здесь событий. Сегодня окружающая обстановка, в которой происходили те давние события, выглядит более торжественной, и в этом заслуга дожа Себастьяно Дзиани. Это он приказал снести старую церковь Сан Джиминьяно,[74] это он купил у монастыря Сан Дзаккария огород (броло), находившийся между церковью и лагуной, он засыпал старый канал Рио Батарио, начинавшийся за зданием Старых прокураций,[75] шедший к собору, мимо кампанилы к Рио ди Дзекка и далее к городскому саду. Все это пространство дож замостил кирпичом «в елочку», и у Венеции появилась площадь, которую мы знаем теперь как пьяцца Сан-Марко. Дзиани также распорядился, чтобы все дома вокруг площади были объединены арками и колоннадами, поэтому с самого начала площадь, должно быть выглядела такой, какой ее в 1496 году изобразил Джентиле Беллини (1429–1507), и, несмотря на строительство двух долгих рядов Прокураций вдоль северной и южной стороны, площадь сохранила свой облик.[76]
74
Она была перестроена в западном углу площади Сан-Марко, где и стояла, пока Наполеон в 1807 году не уничтожил ее окончательно: ему понадобился бальный зал в крыле Новых прокураций.
76
Картина Беллини «Процессия на площади Сан-Марко» входит в серию «Чудеса Святого креста», находящуюся сейчас в Академии (рис. 10). Здание Старых прокураций с северной стороны при Беллини было только начато. Здание Новых прокураций, с южной стороны, было начато в конце XVI века после сноса больницы Пьетро Орсеоло.