К этому моменту аромат святости, исходивший от тела, становился таким сильным, что, по словам хрониста Мартино ди Канале, «если бы в Александрии были собраны все пряности мира, то они не источали бы такое благоухание». Совершенно понятно, что это вызвало подозрения. Местные чиновники явились на корабль с обыском, но венецианцы прикрыли свою добычу свиными тушами, при виде которых чиновники, набожные мусульмане, закричали: «Свинья, свинья!» — и в ужасе бежали с корабля. Мощи завернули в холсты и подняли на нок-рею, где они и оставались, пока судно не вышло из гавани. Даже и тогда опасность не миновала, потому что корабль едва не налетел на необозначенный на карте риф и наверняка бы разбился, если бы сам святой Марк не разбудил спящего капитана и не посоветовал ему спустить парус. Судно в конце концов благополучно прибыло в Венецию, и жители с восторгом приняли драгоценный груз.
О похищении мощей рассказывают великолепные мозаики на стенах базилики Сан Марко.[19] И это нечто большее, чем еще одна из легенд, которыми изобилует ранняя венецианская история. То, что похищенное тело принадлежит святому Марку, считается историческим фактом. Не сомневаются и в том, что Джустиниан Партечипацио, ставший дожем в 827 году после смерти своего отца, тут же распорядился построить для мощей часовню в саду, отделявшем церковь Сан Теодоро от его собственного дворца. Очень возможно, что и вся экспедиция из Александрии была предпринята по секретному приказу дожа. Если республика хотела заслужить уважение новой Европы, ей требовался уникальный символ, со славой и значением которого не могли бы соперничать богатство и морская мощь, а в Средние века, когда политика и религия были неразрывно связаны друг с другом, присутствие важной священной реликвии придавало городу особое значение. Мощи святого Захария тоже что-то значили, но их одних было недостаточно. С другой стороны, мощи евангелиста давали Венеции апостольское покровительство и возносили ее на духовный уровень, сравнимый разве только с Римом, и создавали церковную автономию, усиленную в дальнейшем патриархальным статусом ее епископа.
Почему бы духовную победу ни привязать к конкретной политической цели? В данном случае реликвия появилась как нельзя кстати. Буквально за год до этого, в 827 году, синод в Мантуе, возглавляемый представителями папы и императора Западной Римской империи, предложил восстановить старый патриархат Аквилеи, дававшей ей власть над епархией Градо. Поскольку Аквилея являлась частью Западной империи, такое решение означало серьезную угрозу венецианской независимости. Обладая мощами святого Марка, Мантую можно было проигнорировать. Градо остался столичной епархией, а церковь Венеции, оживленная и восстановленная именем евангелиста, присягнула ему на верность.
В таких обстоятельствах предполагали, что Джустиниан перенесет мощи в новый собор в Оливоло. Решение же сохранить их рядом с Дворцом дожей указывает на то, что с самого начала дож руководствовался скорее светскими, нежели церковными приоритетами.[20] С этого момента святой Теодор вместе с драконом вознесся на колонну на Пьяцетте и был там благополучно позабыт, а святой Марк стал покровителем Венеции. Его лев, с распростертыми крыльями и лапой, гордо указующей на слова ангела, запечатлен на знаменах и бастионах, на корме и носу многочисленных кораблей. Его первым поминают верующие в своих молитвах, а солдаты и матросы республики выкликают имя святого Марка, вступая в бой.
История не упоминает более бесстыдного похищения мощей или кражи, имевшей столь большие последствия. Как только венецианцы благополучно доставили к себе останки евангелиста, его там приняли как своего, с таким радушием, какого не отмечено в любом другом городе. Любовь и преданность горожан святому покровителю ни разу не была поколеблена.
Да и он, в свою очередь, хорошо им служил.
Первая церковь Святого Марка была и размером поменьше, и не такая величественная, как нынешняя, что стоит на том же месте. Здание, по стандартам того времени, было достойно евангелиста, однако официально освятили его лишь четыре года спустя, то есть в 832 году.[21] К тому моменту дож Джустиниан уже три года лежал в могиле, а наследовал ему младший брат. Покойный всегда относился к Джованни с презрением и, судя по дошедшим до нас скудным источникам, скорее всего, был прав. Если бы отец не взял себе Джованни на короткое время в соправители, его никогда бы не избрали. Люди устали от его глупости и апатии. 29 июня 836 года, в праздник святых Петра и Павла, когда Джованни после мессы вышел из церкви, его схватили собственные подданные и заставили отречься. Затем насильно постригли в монахи и отправили в монастырь Градо, где он и прожил до конца своих дней.
Одна из главных причин недовольства венецианцев дожем Джованни Партечипацио состояла в его неспособности справиться с возникшей на горизонте новой угрозой. Уже несколько лет торговле на Адриатике мешали славянские пираты. Они ждали в засаде в узких бухтах побережья Далмации, что в устьях рек Нарента[22] и Цетина, и нападали на груженные товаром суда. Первые успешные грабежи вдохновили пиратов, и число их быстро умножилось. Капитаны выходили в море настороже. Венецианской торговле грозило медленное угасание. Страдала не одна Венеция: Западной империи все труднее приходилось налаживать связь с Равенной, Падуей и другими городами имперской Италии.
Приоритетной задачей для нового правителя стало принятие жестких мер против пиратов. Одиннадцатым дожем Венеции был избран Пьетро Традонико из Езоло. Он был не из тех людей, что уклоняются от исполнения своих обязанностей. Спустя три года после избрания мы видим его во главе морской экспедиции в Далмацию. Когда его действия стали приносить некоторый успех, он направил к франкам посла для заключения соглашения с внуком Карла Великого, императором Лотарем. Содержание договора явилось, по большей части, простым подтверждением предыдущих договоренностей, тем не менее, он примечателен двумя моментами. Во-первых, сохранился самый старый венецианский подлинный дипломатический документ. Во-вторых, в нем содержится поручительство дожа — нести ответственность за защиту Адриатики от славян или любого другого врага, а стало быть. Лотарь признает свою слабость на море и дает согласие на право Венеции распоряжаться Центральным Средиземноморьем.
Приблизительно в это же время для Европы представлял угрозу еще один народ. В 827 году византийский правитель Сицилии по имени Евфимий, пытаясь избежать наказания за незаконный брак с местной монахиней, объявил о своей независимости и пригласил на помощь сарацин из Северной Африки. Тем было только того и надо. Высадившись на юго-западном побережье, они быстро избавились от Евфимия, и не успело завоевание завершиться, как они уже использовали остров в качестве базы для набегов на византийскую провинцию Апулию, Греческие гарнизоны в Бари, Бриндизи и Отранто оказались беспомощны против нового врага, как некогда франки против далматцев. За прошедшие тридцать лет императоры в Константинополе, уверившись в дружбе с Венецией и ее морской мощи, забросили собственные базы на Адриатике. Даже на восточных берегах некогда грозные крепости Дураццо (современный город Дуррес в Албании) и Кефалонии не могли больше организовать оборону. Приблизительно в 840 году — вероятно, когда венецианцы подписывали договор с Лотарем, — в Риальто явился не кто иной, как патриарх Константинополя. Он даровал дожу титул спафария и попросил его помощи против сарацинской угрозы.
Традонико немедленно откликнулся. Сарацины, как он заметил, представляли собой куда меньшую угрозу, чем славянские пираты. Венеция не меньше Константинополя была заинтересована дать им отпор. Венецианский флот быстро пришел в состояние боевой готовности. В начале 841 года шестьдесят самых больших кораблей, несущие по 200 человек на каждом судне, вышли из лагуны навстречу византийской флотилии. Объединенный флот двинулся в южном направлении и подошел к маленькому порту Калабрии — Кротону.
То ли греческий адмирал бежал при первой же опасности — как потом с негодованием заявляли венецианцы, — то ли виноват в этом был кто-то другой, этого мы никогда не узнаем, но христиане потерпели полное поражение. Гордость венецианского флота пошла ко дну, сухопутные силы, высадавшиеся близ Таранто, были уничтожены. Сарацинский флот без всяких помех вошел в Адриатику, разграбил Анкону и, дойдя до самого края лагуны, встретился с отмелями и течениями в дельте реки По, а потому повернул назад.
20
Это придает усыпальнице святого Марка главенство. Как писал Рескин: «Я не знаю другого города в Европе, где бы собор не выступал на первом месте. Но главной церковью Венеции стала часовня, пристроенная к Дворцу дожей и прозванная Чьеза дукале — церковь Дожей. А кафедральный собор, не впечатляющий ни размерами, ни убранством, стоит на островке венецианского архипелага, и его название, как и местоположение, возможно, неизвестны путешественникам, второпях проезжающим по городу».
21
Хотя обычно ее называют базиликой, первая церковь была построена не по плану, свойственному базиликам. Ее спроектировали по образцу церкви Святых апостолов в Константинополе — ныне давно разрушенной — и построили в форме креста, как и положено апостольским церквям.