Но это была не только война Гитлера. Это была и война немецкого генералитета. Гитлеру не нужно было заставлять генералов участвовать в нападении на СССР. Они сами хотели этого. И их устраивало то, как эту войну ведет Гитлер. Гитлеру никогда не удалось бы в одиночку спланировать, подготовить и провести эту военную кампанию. Для этого ему требовалось тесное взаимодействие с военной элитой. «На самом деле военные планы, если не обращать внимания на временные сомнения профессионального характера, основывались на всеобщем одобрении», — констатирует еще один военный историк, Вольфрам Ветте при анализе «похода на Россию».
Когда 30 марта 1941 года фюрер озвучил перед представителями немецкого армейского командования свою программу по нападению на Советский Союз, он мог положиться на то, что мировоззрение генералов близко его собственному. Страх перед опасностью, которую нес в себе «большевизм», объединил Гитлера и его слушателей. Таким же несомненным показалось высшим военным чинам Германии требование диктатора о вторжении в Советский Союз. То, что в борьбе с Великобританией и ее союзниками решение можно было найти, только сбросив со счетов «русский фактор», для гитлеровских генералов тоже само собой разумелось.
Удивительно было только то, с какой радикальностью главнокомандующий Гитлер задумывал провести войну на Востоке. Не только Красная армия, но и все советское государство должно было быть уничтожено. О критической и даже возмущенной реакции присутствующих военных на эти планы, которые означали явное нарушение военного международного права, ничего не известно. Руководитель Генерального штаба армии Франц Гальдер так описывал основное требование Гитлера к генералитету: «Командование должно пойти на определенные жертвы, чтобы преодолеть собственные сомнения». Как хорошо это им удастся, должно было показать будущее. Вольфрам Ветте, исследовавший представления о России, сложившиеся у немецкого генералитета, подводит итог: «Командование вермахта в 1941 году в целях идеологической мобилизации подчиненных ему солдат не нуждалось в политкомиссарах, которые были в Красной армии. Немецкие генералы сами позаботились об этом». Воины Гитлера знали, в кого им надо было целиться.
Это стало очевидно из протоколов прослушивания пленных генералов вермахта в Трент-парке, хотя это была не первая группа арестованных немецких генералов. Но все же мысли и разговоры военных в Трент-парке, а в 1941-м это были в большинстве своем командиры дивизий и полков, в основном крутились вокруг похода на Россию. «Эти разговоры показывают, как сильно ужас войны повлиял на людей», — объяснял историк Зенке Нейцель, который первым среди ученых провел систематический анализ материалов прослушивания, собранных британскими секретными службами. «Они, конечно, повиновались и действовали как солдаты, они не могли вырваться из системы, но они не были машинами. Они понимали, что за отвратительные вещи там происходили, и от их имени тоже, от имени вермахта. Не все, но часть заключенных Трент-парка называет эти вещи своими именами». Правда, очень скоро обнаружились противоречащие друг другу примеры обоснования, которые должны были определить характер послевоенных прений. «Еще в Трент-парке они начали с того, что переложили всю ответственность с вермахта на Гитлера лично, — писал Нейцель, — это стало уже частью легенды о „незапятнанном вермахте“. Гитлер должен был нести единоличную вину за произошедшее». Так полковник Ханс Рейманн, командовавший во время Восточного похода моторизированным стрелковым батальоном, жаловался: «Все было так хорошо. Все было так удивительно и безупречно. Но в этой чертовой России дела пошатнулись. Только два человека не понимали, что зимой в России холодно. Одним был Наполеон Бонапарт, другим — фюрер, этот дилетант в военных делах. Но так думал каждый».
О мотивации, мыслях и чувствах небольшой группы немецкой военной элиты, насчитывающей пару сотен человек, мы, естественно, знаем гораздо меньше, чем о миллионах простых солдат вермахта. Начиная с 1933 года они подвергались постоянной пропагандистской обработке. А очернение большевизма, так же как и оскорбление восточных народов, называемых славянскими нелюдями, являлись основными стереотипами пропаганды Геббельса. Учитывая это, едва ли вызывает удивление то, что в сознании многих солдат глубоко засело соответствующее представление о враге. Как утверждал американский историк Стивен Г. Фриц в исследовании «Фронтовые солдаты Гитлера» на основании полевых писем, дневников и воспоминаний, многие солдаты были зомбированы нацистской идеологией. Они действительно верили в то, что перед ними поставлена миссия — спасти Германию и Европу от большевизма и изменить мир так, как это понимал национал-социализм. «Я действительно чувствовал, что мне доверено, говоря высокими словами, выполнение „исторической задачи“, — подтверждает это Манфред Гусовиус, который уже в 1938 году добровольно пошел в танковые войска. — А без убеждения сделать что-то законное я бы никогда не смог в этом участвовать. Сегодня я, конечно, отношусь к этому очень критично».