Эта встреча, разумеется, апокриф, как и другие предания, записанные Сыма Цянем. Но она с простодушием и юмором показывает несовместимость двух великих религиозных мыслителей. Ибо, добавляет историк, "Лао-цзы развивал принципы дао и дэ; согласно его доктрине, надобно жить скрытно и в безвестности". Итак, жизнь в стороне от публичной деятельности и пренебрежение почестями составляет решительный контраст с идеальным "высшим человеком" Конфуция. "Скрытное, в безвестности" существование Лао-цзы объясняет отсутствие достоверных фактов, касающихся его биографии. По преданию, он прослужил несколько лет в архивах императорского двора Чжоу, но, опечаленный зримым упадком империи, отказался от должности и направился на запад страны. Когда он должен был пройти через перевал Хань-гу, то по просьбе начальника тамошнего сторожевого поста написал "труд в двух частях, содержащий более 5000 слов, которыми он изложил свои идеи о дао и дэ; затем он продолжил свой путь, и никто не знает, что случилось с ним дальше". Приведя все, что ему удалось услышать о Лао-цзы, Сыма Цянь заключает: "Никто на свете не может сказать, правда это все или нет; Лао-цзы был мудрецом, скрывшимся от мира".
Книга, содержащая "более 5000 слов", и есть знаменитая «Даодэцзин» — самый глубокий и самый загадочный текст во всей китайской литературе. Об авторе этого текста и времени его создания существуют разные и противоречащие одно другому мнения.[66] Но все они согласны в одном: текст, с которым мы теперь имеем дело, не мог быть написан современником Конфуция; его можно, по всей вероятности, датировать III веком до н. э. Он содержит в себе изречения, принадлежащие к различным протодаосским школам, и афоризмы в стихах, восходящие к VI веку.[67] Однако, несмотря на свой несистематизированный характер, «Даодэцзин» отражает мышление логическое и оригинальное. "Надо, стало быть, допустить существование некоего философа, который должен быть если не непосредственным автором труда, то по меньшей мере могучим умом, чье влияние оказалось определяющим с самого начала. Не будет большой беды, если мы по-прежнему будем называть его Лао-цзы".[68]
Парадоксально, что «Даодэцзин» содержит немалое число советов, обращенных к государям, политическим деятелям и военачальникам. Так же, как и Конфуций, Лао-цзы утверждал, что правитель совладает с государственными делами, только если будет следовать по пути дао. Другими словами, если будет руководствоваться принципом у-вэй (недеяние, бездействие). Ибо "дао — всегда неподвижно, но нет такого, чего бы оно не совершило" (гл. 37, 1)[69].[70] Вот почему даос никогда не вмешивается в ход вещей. "Когда бы правители и знать могли подражать дао в невмешательстве, те десять тысяч существ не преминули бы последовать за ними" (37, 2). По «Даодэцзин», лучший государь — тот, о котором знают меньше всего" (17,1). Поскольку "Небесное дао побеждает без борьбы" (73, 6), самыми надежными средствами получения власти являются у-вэй и ненасилие.[71] "Мягкое побеждает твердое, слабое побеждает сильное (36, 10; ср. 40, 2: "слабость — вот свойство дао").
В общем и целом, подобно Конфуцию, предлагавшему свой идеал "совершенного человека" как монархам, так и всякому, жаждущему знания, Лао-цзы приглашал политических лидеров и военачальников поступать по-даосски, иными словами, брать за образец ту же самую регулирующую модель — дао. Но этим и ограничивается сходство между двумя великими Учителями. Лао-цзы критиковал и отвергал конфуцианскую систему, т. е. важнейшее значение Ритуала, уважение к социальным ценностям и рационализм. "Когда мы отринем Благодеяния и Справедливость, народ обретет истинные семейные устои" (19, 4–5). Для конфуцианцев Благодеяния и Справедливость — самые главные добродетели, а Лао-цзы трактует их как явления искусственные, а потому бесполезные и опасные. "Когда исчезает дао, появляется Благодеяние; теряется Благодеяние, появляется Справедливость; исчезает Справедливость — тогда прибегают к ритуалам. Но ритуалы — лишь тонкий слой верности и веры и начало смуты" (38, 9-14). Равным образом Лао-цзы отвергает и социальные ценности, ибо они иллюзорны и в конечном счете пагубны. Что же касается ученой рефлексии, то она разрушает единство бытия и привносит путаницу, придавая абсолютную ценность понятиям относительным.[72] "Оттого-то мудрец творит недеянием (у-вэй) и поучает без посредства слов" (2, 10).
В конечном счете, даос постоянно устремлен к единственной образцовой модели — дао. Между тем, дао обозначает конечную реальность, таинственную и неуловимую, fans et origo [источник и начало] всякого творения, основу всякой экзистенции. Анализируя его космогоническую функцию, мы уже отмечали невысказанность как характерную черту дао. Первые же строки «Даодэцзин» утверждают: "Дао, которое можно выразить словом, — не перманентное дао" (1, 1). По сути, здесь сказано, что дао, о котором говорит Лао-цзы и которое представляет собой регулирующую модель даоса, не есть чан дао (Перманентное, Высшее дао).[73] Высшее дао выходит за пределы бытия, оно трансцендентно и, следовательно, недоступно восприятию. Ни Лао-цзы, ни Чжуан-цзы не пытались доказывать его существование, и эту позицию разделяют, как известно, многие мистики. Очевидно, "Темное, еще более темное, чем сама Тьма кромешная", относится к специфическому даосскому опыту экстаза, к которому мы еще вернемся.
Лао-цзы, стало быть, говорит о дао «вторичном», ограниченном, хотя и оно столь же неуловимо."…Смотрю на него — и ничего не вижу. Вслушиваюсь — и ничего не слышу. Ничего не нахожу — лишь неделимое… Оно невидимо и не может получить имени" (гл. 14).[74] Но за известными образами и метафорами проступают многозначительные конструкции. Как мы уже показали (стр. 21), "вторичное дао" названо "матерью Поднебесной" (гл. 25 и 52). Ее символами являются бессмертные "Дух долины" и "Сокровенное Женское", которое не умирает.[75] Образ долины внушает мысль о пустоте и в то же время о вместилище вод, а значит — о жизнетворящей силе. Пустота ассоциируется как с зарождением и материнством, так и с отсутствием осязаемых свойств (характерный признак дао). Образ тридцати спиц, сходящихся "в пустоте" — в отверстии ступицы, подсказывает особенно богатую символику: "невидимая благодать вождя, привлекающая к нему все существа, верховная Единица, располагающая вокруг себя множества"; но также и даос, который, "будучи пустотой, т. е. очистив себя от страстей и желаний, целиком наполнен дао" (Кальтенмарк, стр. 55)
Сообразовываясь с моделью «вторичного» дао, адепт реанимирует и усиливает в себе женское начало, в первую очередь, "слабость, смирение, несопротивляемость": "Познай мужественность, но предпочти женственность, и ты сделаешься руслом Мира. Когда ты сделаешься руслом Мира, высшее дэ пребудет с тобой, и ты снова вернешься в младенчество" (28, 1–2). Даос, с известной точки зрения, стремится обрести качества андрогина, древний идеал человеческого совершенства.[76] Интеграция обоих полов облегчает возврат в детство, т. е. к "самому началу" индивидуального существования, а такой возврат определяет возможность периодического обновления жизни. Теперь становится понятней желание даоса вернуть первоначальное положение, существовавшее "в самом начале". Ведь для него витальная полнота, естественность и благодать даны единственно при «сотворении», или при новой эпифании жизни.[77]
66
Четко различаются по крайней мере четыре позиции: 1. Лао-цзы тождествен Лао Даню, жившему в VI веке, и Конфуций вполне мог посетить его; 2. Лао-цзы жил в так называемый период "Весен и Осеней" (прибл. 774–481), но он не был автором «Даодэцзин»; 3. Он жил в эпоху Сражающихся Царств (прибл. 404–221), но нельзя быть уверенным, что им написана «Даодэцзин»; 4. Он вообще не был исторической личностью. Ср.: Wing-tsit Chan. The Way of Lao Tseu, p. 35 sq.; Jan Yun-Hu. Problems of Tao and
68
Ibid., p. 22. Такая же ситуация встречается и в других традиционалистских литературах: труд, приписываемый некоему мудрому созерцателю, продолжают и развивают его последователи. В известном смысле автор остается «анонимом», несмотря на свою мировую известность.
69
Если не указано другого, мы цитируем перевод Кальтенмарка. Англ. версия:
70
"Даодэцзин" по-русски см. в переводах: И. Лисевича (Лао-Цзы. Книга пути и благодати. М., 1994); А. Маслова (Мистерия Дао. М., 1996), Е. Торчинова (Даодэцзин. СПб., 1999).
71
"О, возжелавший овладеть миром и действовать в нем, — я предвижу твою неудачу" (29, 1). "Хороший воин не воинствен. Хороший боец не гневлив. Умеющий побеждать врагов не сражается с ними… Вот что называют Благой Силой непротивоборствования… Вот что называется быть соработником Неба, вот предел искусства древних мудрецов" (68, 1–2, 7). — перевод Е. Торчинова.
72
"Стоит лишь всем в Поднебесной познать, что прекрасное прекрасно — и оно уже зло! Стоит познать, что добро есть добро — и оно уже не добро!.. Длинное с коротким дают друг другу тело. Высокое с низким друг к другу тянутся" (2, 1–2, 5–6). — перевод И. Лисевича.
73
"Или лучше «Таинственное»
74
В другом отрывке дао представлено как "нечто неосязаемое, неразличимое", в чьем средоточии, однако, "есть Образы, Существа, Плодородные эссенции и эссенции духовные" (гл. 21).
75
Выражение
77
Речь идет, конечно, об обшей идее, разделяемой всеми традиционными обществами: совершенство связано с началом цикла (космического или "исторического"), а «упадок» начинает ощущаться довольно скоро.