Полибий в своем известном пассаже, гневно осуждая Прусия II, перечисляет его пороки: он был "трусом и бабой в военном деле" и "во всех случаях жизни проявлял дряблость души и тела"; поэтому если "ни один народ не выносил такого рода слабости в своих царях, то народ вифинский - в особенности" (XXXVII, 7, 1-3; пер.Ф. Г. Мищенко). Эд. Мейер видит в этом сообщении лишь доказательство воинственности вифинцев и существования у них чувства собственного достоинства[55], что трудно принять буквально[56]. Недостаточная компетентность Прусия II в военном деле не только была вызовом общественному мнению вифинцев, но и находилась в вопиющем противоречии с одним из основополагающих принципов вифинской βασιλεία (имеющим непосредственные точки соприкосновения с фракийскими установлениями)[57], Согласно которому каждый вифинский царь должен был быть умелым полководцем и отважным воином. Идеалом здесь могли быть династ Бас - ведь он своими победами "подготовил то, что македоняне отказались от Вифинии" (Memn., F. 12, 4), Зипойт, "прославившийся в войнах" (F. 12, 5), Зиэл, которого Арриан сравнивал по доблести с Гераклом (Arr., Bithyn., F. 64 Roos)[58], или Прусий I, которого Мемнон называет предприимчивым и многое совершившим (Memn., F. 19,1)[59] (характерно, что все эти сообщения, судя по всему, восходят к собственно вифинской традиции). Данная особенность сближала Вифинию с державой Селевкидов, военный характер которой особо подчеркивает Э. Бикерман[60], но означенная черта была присуща не всем эллинистическим государствам в равной мере. Так, в Птолемеевском Египте на первый план выдвигалась сакральная сущность монархической власти[61]. Постепенно, с правления Никомеда I, военный характер монархии в Вифинии начинает сочетаться с формируемым в официальной пропаганде образом монарха - покровителя религии, культуры и искусств, который с середины II в. становится преобладающим (Gran. Lic., XXXV, 29, 3-5; см. также эпиграфические свидетельства о филэллинской деятельности Прусия II и Никомедов II-IV в соответствующих главах монографии).
В правление Зипойта фрако-анатолийские элементы в организации вифинской государственной власти впервые вступают во взаимодействие с общеэллинистическим компонентом. Ярким свидетельством этого стало принятие им в 297/296 г. после победы над Лисимахом титула царя и учреждение вифинской царской эры[62]. Однако Диодор называет Зипойта "ὁ βασιλεύς τῶν Βιθυνῶν", рассказывая о событиях 315 г. (XIX, 60, 3), и К. Ю. Белох на этом основании сделал вывод, что монархическая форма правления и титул βασιλεύς в Вифинии, как и во Фракии, были традиционными[63]. Это мнение не разделяется современными исследователями[64], поскольку Диодор, видимо, не придерживался точной терминологии[65], а гораздо лучше осведомленный в вифинской истории Мемнон называет Зипойта "ὁ Βιθυνῶν ἐπάρχων" (F. 6, 3). Впрочем, и здесь остаются некоторые нерешенные проблемы, ибо Мемнон ни разу не говорит о царской власти Зипойта (даже рассказывая о событиях после 297 г.) и, напротив, подразумевает таковую у его отца Баса.
Безусловно, 297/296 г. стал значительным рубежом в истории вифинской династии. Предпринятый Зипойтом политико-юридический акт вполне следовал действиям диадохов, провозгласивших себя царями по примеру Антигона Одноглазого, и представлял собой "классически правильный" пример принятия титула βασιλεύς· в результате победы над владыкой македонского происхождения, уже обладавшим царским титулом в течение нескольких лет. Вифинский династ посредством этого шага явно стремился утвердиться в политической системе, созданной новыми властителями[66], и его действия оказались весьма привлекательными для его современников - правителей, не принадлежащих к элите греко-македонского мира, но имевших все основания повысить свой статус вслед за новоиспеченным вифинским монархом. к их числу следует отнести, прежде всего, Митридата I Понтийского[67], а также, возможно, и Спартока III Боспорского[68]. Именно это обстоятельство (наряду с введением отсчета "лет царского статуса" от заключения браков с Селевкидами), на мой взгляд, является одним из наглядных проявлений существования общего политико-правового пространства, в котором действовали правители формирующихся малоазийских государств. Это, в свою очередь, служит одним из оснований к тому, чтобы объединять монархии северной и центральной Малой Азии в особый политико-географический комплекс, характеризующийся целым набором специфических черт[69].
58
Монеты Зиэла Т. Рейнак характеризует как «monnaie de combat» (Essai sur la numismatique… P. 223).
60
Бикерман Э. Государство Селевкидов. C. 15; cp.: Свенцицкая И. C. Восприятие царя и царской власти в эллинистических полисах (По данным эпиграфики) // Государство, политика и идеология в античном мире. М., 1990. С. 107.
61
См., например: Koenen L. The Ptolemaic King as a Religious Figure // Images and Ideologies: Self—Definition in the Hellenistic World. Berkeley; Los Angeles; London, 1993. P. 81-113.
62
В трактовке сведений о вифинской царской эре сохраняет свою актуальность прекрасная работа: Перл Г. Эры…, особ. С. 36—39. Последнее наиболее обстоятельное исследование с полной библиографией: Lechhorn W. Antike Aren. S. 178—191. Теоретически нельзя исключать того, что эра была введена кем–то из преемников Зипойта «задним числом», но проведение этой акции им самим выглядит более вероятным.
65
См., например, весьма вольное обращение Диодора с терминами, характеризующими власть первых Митридатидов: δυναστεία (XX, 111, 4) или даже βασιλεία (XV, 90, 3) (Bosivorth A. B., Wheatley P. The Origin… P. 155-156).
67
Принятие царского титула Митридатом именно в этом году прямо не подтверждается данными источников, но выглядит наиболее вероятным именно исходя из соображений «династического престижа». Этой датировки придерживается целый ряд историков: Meyer Ed. Genehichte… S. 39; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 31—33; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 43; Kobes J. «Kleіne Konige». S. 119. Единственным фактическим подтверждением принятия Митридатом царского титула именно в этом году могут расцениваться некоторые драхмы и тетрадрахмы Ариарата IX Евсевия Филопатора — сына Митридата Евпатора, возведенного им на каппадокийский престол. Те из них, которые были выпущены в третий год его правления (97 г.), в отличие от всех остальных монет, датированных именно по годам правления, несут цифровое обозначение Σ (200), что, на мой взгляд, дает основания считать их своего рода «юбилейным» выпуском, посвященным 200-летию коронации Митридата Ктиста. (О монетах Ариарата IX в целом см.: Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 200—209; конкретно о названных типах: P. 202, 272). При этом я считаю, что Митридат I не одержал в этом году никакой победы над кем–либо из диадохов; столь же неоправданно связывать с этой датой начало собственно понтийской царской эры.
68
См. о такой возможности: Габелко О. А., Завойкин А. А. Еще раз о вифинско–понтийско–боспорской эре.
69
См. Габелко О. Л. Царская власть… С. 33—36, где предлагается использовать термин «анатолийское этнополитическое койне». Особенно значительное сходство между малоазийскими царствами обнаруживается именно в сфере организации государственной власти.