Лактанций более ничего не говорит по этому поводу. Нет упоминания о видении, только о сне. Нет даже предположения, что Спаситель или Крест могли в принципе являться императору. Что касается «небесного знака», то это была просто монограмма из Х и Р, первых двух греческих букв в имени Христа, которые давно уже являлись знаковыми в различных христианских текстах. И, возможно, еще более значительным является тот факт, что другой наш ценный источник, Евсевий, не упоминает ни о сне, ни о видении в описании сражения, которое он дает в своей «Церковной истории», написанной примерно в 325 г. И лишь в «Жизни Константина», написанной им много лет спустя, он упоминает о видении.
Какие же заключения следует нам сделать из всего вышесказанного? Во-первых, конечно, не было никакого видения, ведь о нем нет ни одного свидетельства вплоть до появления «Жизни Константина». Сам император, по-видимому, никогда никому не говорил об этом, кроме как одному Евсевию. Потом, есть примечательное заявление самого Евсевия, будто «целая армия… наблюдала чудо». Трудно поверить, что 98 тысяч человек держали в тайне столь знаменательное событие.
С другой стороны, очень похоже на то, что перед сражением император обрел некий серьезный духовный опыт. Он уже достаточно давно пребывал в состоянии религиозной неуверенности и все более склонялся к монотеизму: после 310 г. на монетах, которые чеканили при его дворе, был изображен только один бог – Sol Invictus (Непобедимое Солнце). Между прочим, император заявлял, что ему являлось видение этого бога. Однако вера сия, по-видимому, также не принесла Константину удовлетворения. Короче говоря, к октябрю 312 г. император был вполне готов к обращению и, похоже, на его молитвы пришел ответ. Если мы примем эту гипотезу, то историю Евсевия понять будет гораздо проще. У Константина всегда было сильное ощущение своей божественной миссии. А в его эпоху существование чудес и небесных знамений являлось само собой разумеющейся данностью. С течением времени он мог считать, что ему действительно явилось божественное предзнаменование перед решающей битвой у Мульвийского моста, о чем император и сообщил Евсевию.
В начале января 313 г. Константин покинул Рим и отправился в Милан, где ранее условился встретиться с Лицинием. Их переговоры имели вполне дружеский характер. Лициний, по-видимому, согласился с тем, что за Константином должны остаться завоеванные им территории. Далее Лициний должным образом женился на Констанции. В отношении христиан только что установившие родственные связи зять и шурин составили окончательный текст эдикта, обеспечивающего христианству полное признание на всей территории империи:
«Я, Константин август, и я, Лициний август, имея намерение явить уважение и почтение к божеству, предоставляем христианам и всем прочим право свободно отправлять любую форму культа, какую только они пожелают, так чтобы, какое бы божество ни пребывало на небесах, оно было милостивым к нам и ко всем тем, кто находится под нашей властью».
На момент издания Миланского эдикта оба императора были друзьями, но оставались таковыми недолго. Константин возымел намерение положить конец случившемуся при Диоклетиане катастрофическому разделению империи и начать править ею самостоятельно. Первая война с Лицинием разразилась в 314 г., следующая – девять лет спустя, когда две армии сошлись в яростной битве при Адрианополе во Фракии. В обоих случаях Константин вышел победителем; к концу 323 г. Лициний был захвачен в плен и вскоре казнен.
Во время гражданской войны Константин выказывал все большее предпочтение христианской религии. В течение нескольких лет он издавал законы, благоприятствовавшие ее развитию. В частности, клир был освобожден от обычных муниципальных обязанностей, а епископальным судам было дано право функционировать в качестве апелляционных судов, рассматривающих гражданские дела. Принятие ряда других законов также в определенной степени было обусловлено возросшим христианским влиянием: здесь можно назвать закон от 319 г., запрещающий убийство рабов, и – самый знаменитый из всех – закон от 321 г., объявляющий воскресенье, «почетный день солнца», днем отдыха.
Но ни в одном из этих законотворческих актов само имя Христа не упоминалось, а христианской вере видимых предпочтений не отдавалось. Наконец, когда разрозненные части империи надежным образом воссоединились под его властью, Константин посчитал, что настал момент действовать в открытую. Не должно быть принуждения: язычники могут исповедовать старую веру, если они того пожелают. С другой стороны, не должно быть ересей. Если церкви суждено выступить в качестве духовной основы империи, то как она могла быть разделена? А церковь была разделена. На протяжении уже нескольких лет Константин безрезультатно боролся против двух схизматических групп – донатистов в Северной Африке и мелетиан в Египте. Теперь же появилась еще и третья – угрожавшая посеять куда больший раздор в христианстве, чем две другие, вместе взятые.