Причиной оппозиционности Прокопия были не только его личные нравственные качества, его ненависть к правительству, проистекавшая, быть может, от каких-то обид, причиненных ему при дворе. Раздвоенность историка была порождена самой жизнью — сложнейшей идейно-политической борьбой внутри господствующего класса империи VI в.
Характерно, что Прокопий нападает на правительство Юстиниана справа, с позиций старой сенаторской аристократии. Его оппозиционность выражала настроение узкого круга недовольных аристократов и высших государственных чиновников, фрондировавших против неугодного им императора и при этом стремившихся показать, будто они пекутся о благе всех подданных империи, угнетаемых Юстинианом.
Прокопий — непримиримый противник каких-либо социальных переворотов и защитник всякой законной монархической власти. Он фрондирует именно против данного «дурного» правительства, против тирании Юстиниана, как таковой. Политический идеал историка — сильный, мудрый государь, опирающийся на лучших из подданных, советующийся с сенатом и соблюдающий законы.
Прокопий по существу консерватор, оплакивающий упадок старых, «добрых» порядков Римской империи. Он со злобной страстностью нападает на все действительные и мнимые «новшества» Юстиниана. Наибольший гнев Прокопия и его единомышленников вызывает притеснение
Юстинианом сенаторского сословия — избранной, «величайшей» части Римской империи[48].
В то же время он осуждает рабское пресмыкательство сенаторов и других государственных людей перед Юстинианом и особенно Феодорой[49]. Сознавая, что тиранический режим Юстиниана привел к упадку былых доблестей римской аристократии, Прокопий ищет идеал политического устройства лишь в далеком прошлом.
Его консерватизм тесно переплетается с своеобразным «римским патриотизмом». Прокопии всегда мыслит себя прежде всего гражданином мировой римской державы. Все человечество византийский историк делит на римлян — носителей высокой древней культуры и государственности — и на варваров. Прокопий ясно видит, что силы варваров возрастают, а напор их на империю делается все более грозным. И, тем не менее, он полон самоуверенной надежды на победу империи.
В описании Прокопием варварских народов, хотя он и отдает должное воинственности, доблести, гостеприимству и т. п. качествам некоторых из них, всегда звучат нотки презрительного превосходства образованного римлянина над грубыми варварами.
По своим социальным симпатиям и образу жизни Прокопий — утонченный аристократ, восхваляющий добродетели знати и презирающий народ. Это — истый рабовладелец; он отказывает рабам в каких-либо достоинствах и приписывает им самые низменные пороки[50].
Мировоззрение Прокопия, как и его политические взгляды, являются ярким отражением той кризисной, переходной эпохи, в которую жил историк. В суждениях Прокопия звучат нотки пессимизма, разочарованности, неверия в будущее, обычно свойственные обреченным на гибель общественным классам. Вряд ли можно найти в византийской историографии другое столь же мрачное произведение, как «Тайная история». Для Прокопия эпоха, в которую он живет, — «печальные времена»[51], когда «и в частной жизни, и в общественной было одно горе и уныние»[52].
По своим философско-этическим взглядам Прокопий во многом является эклектиком. Большое влияние на формирование его философских взглядов оказала скептическая школа философии. Отсюда им были почерпнуты идея непознаваемости мира, крайне пессимистическое мнение о сущности человеческих страстей и характеров, глубокое убеждение в испорченности человеческой природы[53]. Одна из основных философских идей, проходящая красной нитью через все произведения Прокопия, — представление об изменчивости и непрочности всего земного, в том числе — счастья. «К благополучию всегда приковано злополучие, к удовольствиям — горесть, не дозволяющая никогда насладиться полным благоденствием. Оттого и смеемся мы не без слез»[54], — пишет Прокопий.
В его мировоззрении мы видим сочетание некоторых черт античного миросозерцания с элементами христианской идеологии. Так, античное понимание судьбы соединяется у Прокопия с христианской верой в божественный промысел, причем иногда все изменения в делах человеческих он приписывает велению божества.