Действующие лица мемуаров не героизированы, они не являются персонификацией могучих страстей, как это свойственно в большей или меньшей степени классической античной литературе: у Пселла плетут интриги и совершают политические убийства маленькие люди, во многом смешные и, во всяком случае, наделенные обыденными страстишками. О всесильном временщике Иоанне Орфанотрофе он пишет: «Я часто ужинал с этим человеком и всякий раз удивлялся, как такой пьяница и шут удерживает в своих руках ось Ромейского государства. Даже пьянствуя, он всегда умудрялся следить за настроениями каждого собутыльника, и того, кто совершал промах, он привлекал впоследствии к суду, обвиняя в том, что тот сделал или сказал за выпивкой. Вот почему пьяного его боялись больше, чем трезвого. В этом человеке были смешаны различные качества; давно уже облекшийся в монашескую схиму, он даже и во сне не задумывался о соблюдении монашеского благолепия, однако он лицемерно выполнял все внешние действия, обязательные для монаха, и с презрением относился к нарушителям церковных установлений. Но если кто-нибудь избирал своим уделом благочестие или развивал в себе добродетели, если украшал душу науками, — такому человеку Иоанн становился врагом и всеми средствами старался принизить предмет его рвения»[963].
Пселл видит человека не только в его конкретной индивидуальности, но и в движении, в развитии характера и внешнего облика. С особой тщательностью писатель следит за тем, как царская власть портит человека, как просыпается в его душе честолюбие и надменность, как исчезает телесная красота и на смену мужеству приходит презренная трусость.
И в письмах Пселл остается тем же злым насмешником, не склонным по-христиански прощать ближним их слабости. Мы отплыли из Триглеи, рассказывает он в одном из писем, и вместе с нами на корабле плыл подвижник Илья уж не из-за его ли благости море так спокойно расстилалось перед кораблем и повсюду царила тишина? Слова Пселла ироничны, и ирония его открывается в следующей же фразе. Монах Илья начал беседу, но вспоминал он не о горе Кармел, не о других местах подвижничества, а о притонах и лавках Константинополя. Он сообщал, какие из константинопольских проституток хорошо знают свое ремесло, а какие владеют им слабо. Он перечислял тех из них, кто занимается своей работой открыто, и тех, кто делает ее тайно. И все гребцы, а с ними немалая часть пассажиров с вниманием и восторгом слушали речи святого монаха, который, по словам Пселла, дни отдает богу, а ночи сатане.
И опять-таки в характеристике Пселла нет ни декламации, ни нажима; он не оценивает монаха Илью — он его описывает, и простое противопоставление несовместимых фигур — подвижника и проституток — оказывается более эффективным, чем обобщенное осуждение блудливых монахов. Язвительный Пселл не чужд и мягкого юмора: так, в одном из писем он передает коротенький рассказ о юноше, влюбившемся в служанку своего отца, носившую имя София; он настолько любил ее, что все прозвали его философом — ведь по-гречески φιλεω значит «люблю».
Книгу современника Пселла Кекавмена принято называть «Советы и рассказы»[964]. Эта книга — своего рода руководство к жизни, но руководство, основанное не на общих принципах, а на наблюдениях пожилого и умудренного опытом человека. Кекавмен наставляет, как надо вести себя при дворе, что должен делать наместник в провинциальном городе и как вообще надлежит поступать человеку, если он хочет сохранить здоровье или имущество. Немудреные советы дает Кекавмен — но не книжные, свои: «Не оставайся на ночь в доме, где есть змеи», «Не ешь свежих грибов», «Начав читать книгу, дочитывай ее до конца» и т. п.
Книга Кекавмена, однако, не набор случайных советов и поучительных историй, она пронизана определенной идеей. Идея эта — никому не доверяй, постоянно остерегайся. Кекавмен не устает повторять, что особенно следует беречься друзей: «Знаю я многих, кто погиб от друзей». Если твой друг, советует Кекавмен, приедет в город, где ты живешь, не поселяй его в своем доме, но устрой где-нибудь в другом месте и отправь ему все необходимое для питания. А не то поселишь ты друга в собственном доме, а он начнет осуждать твои порядки, осмеивать манеры твоих дочерей и дойдет до того, что соблазнит твою жену. Будь осторожен в разговорах, повторяет Кекавмен. Зайдет речь об императоре или об императрице — сразу же умолкай: как бы твой собеседник не донес на тебя, как бы кто-нибудь со стороны не услышал вашу беседу и не донес. Многих такие разговоры довели до беды.
963
Cp. R. Jenkins. The Classical Background of the Scriptores post Theophanem. — DOP, 8, 1954, p. 14 f. P. Дженкинз выясняет здесь отличие индивидуализирующей манеры Пселла от приемов хронистов X в.
964
Cecaumeni Strategicon, ed. В. Wassiliewsky et V. Jernstedt. — «Записки ист. — филол. фак-та СПб ун-та», 38, 1896. Русск. перев. В. Г. Васильевского: ЖМНП, ч. 215, 1881, стр. 242–299; 216, 1881, стр. 102–171, 316–357. См. P. Lеmегlе. Prolegomenes a une edition critiques et commentee des «Conseils et Reeits» de Kekaumenos. Bruxelles, 1960; Г. Г. Литаврин. Был ли Кекавмен, автор «Стратегикона», феодалом? — «Византийские очерки», стр. 217–240.