Конечно, в тот момент времени, когда процесс объединения Церквей принял устойчивые черты, можно было вести речь именно об унии, а не нормальном восстановлении церковного общения в тех формах, которые были привычны в прежние века. Единой Римской империи уже не существовало, и политическая зависимость Апостольского престола от Германского императора и Французского короля (или, что точнее, его политическая независимость от Константинополя) кардинально меняла рисунок отношений между двумя «Вселенскими» кафедрами. Одной подписи Византийского царя под определениями папы и патриарха было уже недостаточно. Нужен был Вселенский Собор, но этот способ примирения, пусть даже косвенно ограничивающий полномочия Римского епископа, как он их для себя понимал, являлся малоприятным для Апостольской кафедры.
Кроме того, догматические, канонические и обрядовые разногласия настолько разделили Рим и Константинополь, что было очевидно — ни одна из сторон не сможет добиться полного отказа своего противника от привычных для него идей и богослужебной практики. Общие настроения византийцев на этот счет были известны. Десятилетия латинского ига навсегда истребили в византийцах желание к какому-либо объединению, и теперь западная и восточно-христианская цивилизация стали разными и даже враждебными. С другой стороны, было бы наивно полагать, что рядовые греки разбирались в тонкостях догматических и обрядовых разногласий, возникших между двумя Церквами. Правильно отмечают, что в то время речь шла о бытовом и культурном неприятии латинян со стороны византийцев и наоборот. По одному справедливому замечанию, «чем больше узнавали друг о друге восточные и западные христиане, тем менее им нравилось то, что они видели. Совместные обсуждения вопросов только ухудшали положение вещей, подчеркивая различия не только в политических взглядах и интересах, но также в церковной практике и богословии»[888]. Сможет ли справиться с этими противоречиями Вселенский Собор?
С другой стороны, за исключением Римской курии, сами западные народы были весьма равнодушны к вопросу о церковной унии. О Византии сложилось устойчивое мнение, что, уйдя в схизму, греки сами довели себя собственным богоотступничеством до того печального состояния, в котором пребывают. Даже сложилась легенда, будто турки до тех пор будут мучить Восточную церковь, пока та не присоединится к Апостольской кафедре[889].
Следовало найти некие компромиссные варианты, позволяющие устранить наиболее значимые расхождения, акцентируя внимание на сходстве веры. Иными словами, использовать принцип икономии — старый и испытанный способ преодоления церковных расколов. При всех перспективах этого способа умиротворения противников он имеет ту слабую точку, что почти целиком и полностью зависим от умонастроения сторон, которыми определяется объем взаимных уступок и тональность требований.
С учетом указанных выше деталей стороны постепенно пришли к выводу о возможности созвать Вселенский Собор, который и мог бы поставить точку в спорах и разногласиях. Но тут возникло вполне прогнозируемое «но». Для Рима в его устойчивом понимании верховенства папы над Церковью Вселенский Собор и греки могли лишь подтвердить истинность Filioque и латинской богослужебной и канонической практики. Для византийцев же Вселенский Собор должен был стать местом свободного диспута. Разрешить это противоречие можно было исключительно за счет отдельных уступок и взаимных компромиссов, основанных на искреннем желании устранить схизму.
В идеале унию должны были заключить равноправные стороны, но никак не после признания греками своей «схизмы», как желали многие понтифики. И содержание компромиссных соглашений, объем взаимных уступок и встречных обязательств — все это лежало всецело в области личных способностей и дипломатического умения каждой из сторон. А также привходящих условий: чем ближе была опасность военной угрозы для Византии, тем сговорчивее казались императоры в переговорах с Римом. Однако и папа должен был считаться с тем, что ему нельзя «передавливать» ситуацию, иначе она могла выйти из-под контроля. Поэтому и папа, и император постоянно играли и лавировали — занятное зрелище для историка дипломатии, но не для практического политика.
В этом отношении как Лионский Собор 1274 г., так и Ферраро-Флорентийский Собор 1434 г. в исполнении царей не должны становиться объектами критики. И в одном, и в другом случаях Византийские императоры сделали все, чтобы стороны остановились на приемлемых компромиссах. Другое дело, что после Соборов, и особенно Лионского, латиняне сделали все, чтобы растоптать эти компромиссы и договоренности. В частности, первоначально папа Григорий X не требовал от византийцев многого: только признания его примата в Церкви и права рассматривать апелляции от епископов всех частей Кафолической Церкви. Но после смерти Григория X его преемники по кафедре заметно ужесточили и расширили требования, фактически предав Михаила VIII Палеолога и поставив императора в очень сложное положение у себя на родине.
888
889