Соотношение сил было не в пользу никейцев, а потому они пошли на хитрость, воспользовавшись тем обстоятельством, что все три союзника принадлежали к разным национальным группам, и их разъединяло гораздо большее, чем соединяло. Ночью перед битвой какой-то человек из византийского лагеря пробрался к правителю Эпира Михаилу II и поведал тому, что якобы герцог Ахайи и Сицилийский король тайно направили своих послов в византийский лагерь для переговоров. А потому, пока условия соглашения с ними до конца не определены, следует поспешать и спасаться бегством. Михаил повелся на эту уловку и побежал, увлекая за собой свое войско. Проснувшиеся сицилийцы и латиняне не могли ничего понять, поутру обнаружив отсутствие союзника. И в это время началась атака византийской армии, закончившаяся полным поражением противника; сам герцог Ахайи попал в плен к грекам. Победа была полная и яркая[227].
После такого события Михаилу Палеологу не стоило особого труда провести комбинацию, вследствие которой аристократы подняли вопрос о царском достоинстве опекуна-деспота. Казалось бы, никаких оснований даже поднимать такой вопрос не было. Он не приходился ему родственником и не был назначен покойным Ласкарисом в соправители Никейской империи. Однако здесь Палеологу невольно помогли представители аристократической партии, поставившие довольно неожиданный для византийского правосознания общий вопрос о легитимности наследственной монархии.
«Есть причины опасаться, — говорили друг другу некоторые высокие сановники, — что рожденный на престоле, имея нужду в очищении себя и образовании для хорошего царствования, будет особенно нечист. Потому что в царском дворце сопровождает его роскошь и нега, беседует с ним лесть, закрывается от него истина, и самое дурное подделывается для него под самое хорошее». И далее: «Наилучшее царствование есть не наследственное, которое получить, по скользкому жребию судьбы, может иногда человек недостойный. И не родовое, которое часто предвосхищается людьми развратными и самыми дурными, каким хороший правитель не захотел бы дать место и в ряду своих подданных — но то, какое предоставляется правительственному лицу испытанной и высокой доблести». Иными словами, царь должен быть избран из числа аристократов правительством Римской империи. Идеологам такой философии активно поддакивал Палеолог, заявивший в качестве примера, что, если, к примеру, его сын будет признан недостойным царствования, он своими руками устранит его с престола[228]. Это было смелое заявление: по существу, Михаил солидаризовался с олигархами, посчитав не вполне легитимной власть юного императора Иоанна IV Ласкариса.
Данное обстоятельство в корне меняло дело: если все решили, что «правильный» царь тот, кто избран аристократией, то соответственно Михаил Палеолог мог стать и выбранным Римским царем, не имея для своих амбиций никаких привычных обоснований. То, что наряду с ним будет продолжаться царствование Иоанна IV Ласкариса, пока никого не смутило и не удивило. Сановники решили: пусть пока в Империи будут два царя — один избранный, второй — наследственный. А там будет видно... Соломоново решение! Похоже, что они готовы были бы совершенно устранить Иоанна IV: физическим путем или посредством отобрания у ребенка царской власти — это имело второстепенное значение.
Пожалуй, если и можно говорить о пике олигархизма в истории Римской империи, так применительно к данному периоду времени. Ни до, ни после никто не дерзал и не осмелился более заменять Божественную основу царской власти выборными началами в стиле самых слабых монархий Западной Европы. Примечательно, что обсуждался этот вопрос без синклита и патриарха, тайно, в узком кругу самых обеспеченных лиц Римской империи, которым уже давно надоело жить по принципам, установленным патриотичными Ласкаридами, в условиях жесткой дисциплины и абсолютной власти императора.
227
228