Встревоженный активностью папы, Михаил VIII Палеолог направил ему послание, пестрящее самыми изысканными выражениями. Давая надежду на унию Рима с Константинополем, он писал: «Тебе бы, как нашему отцу, нужно было предварить нас в этом деле. Но я решился первым предложить тебе мир, свидетельствуя перед Богом и Ангелами, что если ты отвергнешь его, совесть моя не будет в том укорять меня».
В ответном письме понтифик выражал большую радость, благодарил Бога, приведшего императора на путь истины, и высказывал надежду об уничтожении разногласий. Урбан IV пояснил василевсу главное: «Римский престол всегда являлся для королей самым надежным прибежищем во всех затруднительных обстоятельствах». В заключение (а потенциальная угроза всегда лучше способствует миролюбию и податливости контрагента, в душе полагал папа) понтифик напрямую заявил: «До тех пор, пока Византийский император не подчинится Риму, ни один латинянин не придет к нему на помощь». Но это касалось угроз, исходящих от турок или египтян. Папа словно забыл об угрозе с Запада, вообще не упомянув об этом в письме. А именно она являлась самой актуальной.
Чтобы стимулировать уступчивость Константинополя, папа Урбан IV дал приказание епископу Утрехтскому объявить Крестовый поход против Византии, преследующий своей целью восстановление Латинской империи. А на письма Михаила VIII Палеолога просто перестал отвечать, будто они никогда и не приходили к нему. Опасность усугублялась тем, что бывший Латинский император Балдуин II, явившийся к Сицилийскому королю Манфреду (1258–1266), предложил уступить свои «права» на Константинополь, чем заинтересовал молодого германца. Кроме того, подеста Генуи заявил обоим монархам о готовности оказать им помощь силами своих соотечественников, проживавших в Константинополе, в случае нападения латинян на византийскую столицу. Понятно почему: Генуя не могла долго находиться в конфронтации с Римской курией. Узнав из верных источников о тайных переговорах правителя Генуи с Манфредом, Михаил VIII пришел в ярость и немедленно выселил всех генуэзцев из столицы[291].
Между тем на исторической сцене появилась фигура, чье деятельное участие в судьбе Средиземноморья во многом повлияло на последующие события и политику Михаила VIII Палеолога — Карл I Анжуйский (1227–1285), брат Французского короля Людовика IX Святого. Молодой человек, ставший настоящим орудием истории, родился в 1227 г., был высок ростом, силен, мужественен, прекрасно сложен и энергичен. Благочестивый, как и его старший царственный брат, но высокомерный и практичный, он был уверен, что Господь избрал его Своим орудием. Карла Анжуйского вызвал на первые роли Римский папа Урбан IV, деятельно занявшийся судьбой Сицилийской короны. Как француз, он быстро отверг притязания англичан на Сицилию, но, верный политике своих предшественников, не желал признать права на остров и короля Манфреда Гогенштауфена — представителя династии, ставшей смертельным врагом Апостольского престола. Папа сделал смелую попытку объединить обе короны, Германскую и Сицилийскую, в одних руках и передать ее своим соотечественникам. Его первым и естественным шагом стало официальное предложение в адрес короля Людовика Святого принять под свою власть Сицилию, но тот, не желая лишний раз ссориться с англичанами и германцами, хитроумно рекомендовал передать корону Карлу Анжуйскому.
Но такой ход нарушал права Манфреда, абсолютно убежденного в том, что по праву преемства он является единственным легитимным королем Сицилии. В годы малолетства своего племянника Конрадина (1252–1268), сына Германского короля Конрада IV (1237–1254), Манфред исполнял обязанности регента на острове. Но в 1258 г., ссылаясь на ложные известия о смерти своего юного племянника, венчал себя короной Сицилии. Следует сказать, что этот незаконнорожденный сын (один из одиннадцати) Фридриха II Гогенштауфена был по-настоящему достойным правителем. Пока законный наследник Гогенштауфенов юный Конрадин проживал при дворе Баварского герцога, Манфред принялся обустраивать Сицилию. Не демонстрируя никаких планов относительно Италии, он мог бы стать мечтой прежних пап. Но только не француза Урбана IV, сделавшего ставку на Карла Анжуйского[292].