Но разгневанный апостолик передал, что готов простить его только в том случае, если Генрих IV добровольно сложит с себя корону и навсегда откажется от королевского достоинства. В ответ король сам наложил на себя суровое покаяние — в течение 3 дней он стоял босиком во дворе замка с непокрытой головой, одетый в грубую шерстяную рубаху. Однако и это событие не растрогало сердца Гильдебранда: он согласился простить Генриха IV до момента рассмотрения его дела на рейхстаге, где сам папа выступит в качестве арбитра, а до того времени тот обязывался воздерживаться от выполнения обязанностей короля. Генрих IV, скрипя зубами, согласился[160].
Впрочем, папа не удовлетворился устным покаянием, а потребовал от Генриха IV письменных клятв, резко уменьшивших королевские прерогативы. В частности, помимо прочего, король публично признавал, что свое достоинство он вернул только с согласия и разрешения понтифика, обещал впредь не общаться с людьми, анафаматствованными Римским папой (т.е. отказаться от ближайшего окружения), обязался давать понтифику отчет обо всех своих поступках, если тому вздумается потребовать этого, а также не препятствовать паломникам отправляться в Вечный город по своему желанию. Очевидно, последнее требование имело своей целью вернуть Римской курии те доходы, которых она была лишена по приказу короля, когда тот запрещал своим подданным путешествия в Вечный город[161].
Однако на самом деле унижение короля не имело никакого отношения к покаянию. Это был хладнокровный маневр, целью которого являлось сохранение королевской короны. И самое печальное для Григория VII, что это он знал сам, без подсказки. Если бы мог не снимать с короля отлучение, то наверняка так бы и сделал, но ситуация не допускала подобного исхода[162].
Тем не менее отныне и навечно Каносса стала символом величайшего унижения монархической власти и самого государства. Пожалуй, этого делать папе не стоило — даже его ближайшие соратники посчитали, что Гильдебранд вел себя с тиранической жестокостью, а не с апостольской строгостью. Как справедливо писал один автор, «папа, безусловно, одержал моральную победу; но что толку в победе, после которой побежденный вернулся без тени смущения в свое королевство, в то время как победитель остался в тосканском замке, отрезанным от Германии?»
Кроме того, в это же время Роберт Гвискар, которого мало интересовали отношения папы с королем, руководствующийся собственными интересами, вновь напал на Беневент, который считался папским владением. Это было публичным оскорблением папского престола, и Гильдебранд подверг норманна вторичному осуждению, которое состоялось 3 марта 1078 г. Однако и на этот раз Гвискар с откровенной издевкой встретил известие о своем отлучении, поскольку никаких практических результатов для Римской кафедры оно не давало. У папы не было ни армии, ни влияния, чтобы преобразовать свои проклятия в материальные предметы. А для жителей Южной Италии многократные папские интердикты и отлучения стали очевидным примером бессилия Григория VII[163].
В свою очередь друзья Генриха IV нашли его поведение недостойным монаршего сана, а образ действий папы оценили как оскорбление всего германского народа и королевской короны. В то время уже начинали отличать статус короны, как священного предмета, от личности ее носителя. Политические противники Генриха IV, воспользовавшись удачным моментом, 13 марта 1077 г. на совещании саксонских и швабских князей и епископов в присутствии двух папских легатов выдвинули новым королем Германии герцога Рудольфа Швабского (1078–1080). Генрих IV потребовал от Гильдебранда забрать корону у узурпатора, но папа не спешил удовлетворять эту просьбу. Началась война, и в двух сражениях с Рудольфом Генрих IV потерпел поражения, что окончательно склонило чашу весов апостолика в пользу герцога. В качестве некоторого оправдания неудачам Генриха IV скажем, что он практически был лишен денежных средств, и ему даже пришлось налагать руку на епископские доходы, чтобы содержать хотя бы небольшую армию. Впрочем, несмотря на одержанные победы, и Рудольф не мог считать себя полнокровным королем, поскольку ему подчинились лишь некоторые владения его предшественника, остальные сохранили верность Генриху IV[164].