Затем Константинопольский патриарх Николай III (1084–1111) написал папе ответ, в котором великодушно разрешал латинским церквам не только вновь открыться в византийской столице, но и служить по своему обряду. Он обещал вписать имя папы в диптихи своей церкви, если тот соблюдет старое формальное правило и пришлет в Константинополь собственное исповедание веры, как это повелось со времен древней Церкви. К сожалению, протянутые друг другу руки так и не сомкнулись: скоро новые проблемы овладели и императором, и папой. Урбан II так и не прислал просимого патриархом исповедания веры — впрочем, не лишено основания предположение, что понтифик просто не желал вновь поднимать старый спор о Filioque, неизбежный, как только ему пришлось бы собственноручно писать Символ веры.
В 1090 г. инициативу проявили уже византийцы. Диакон Константинопольской церкви Николай по тайной просьбе царя обратился с письмом на имя Болгарского архиепископа Феофилакта, выдающегося богослова своего времени и весьма авторитетного лица. Николай просил того описать заблуждения латинян, если таковые, конечно, имели место. И архиепископ ответил, что подавляющее большинство богослужебных отклонений латинян носит несущественный характер. Даже об употреблении опресноков Феофилакт отвечал, что хотя квасной хлеб более уместен с символической точки зрения, но здесь дело традиции, а не канонов. Практика поститься по субботам также не может быть признана порочной, хотя, конечно, следы ее в святоотеческой литературе нигде не видны. И все же, отмечал архиепископ, с горечью приходится признать, что византийцы сами начали проявлять не свойственные христианам узколобость и непримиримость к выдуманным ими же нарушениям латинян, не замечая, что сами зачастую ошибаются. Очевидно, для Феофилакта никакой схизмы нет вообще — дело лишь во взаимных ошибках и недоразумениях. Он настоятельно рекомендовал латинянам и грекам примириться[224].
«Мы думаем, — не без иронии констатировал Феофилакт, — что для приобретения в глазах толпы славы первостепенных мудрецов в делах божественных необходимо как можно большее число людей записать в еретики; что только тогда мы докажем, что имеем глаза, когда ясный свет представим глубокой тьмой. Быть может, кто-нибудь из верных и более горячих ревнителей Православия восстанет и обличит меня в невежестве, в непонимании вещей божественных, пожалуй, в холодности или даже в предательской измене своей Церкви. Конечно, сам он насчитал бы латинских заблуждений много больше того, что я привел. Но я даже из числа перечисленных заблуждений одни считаю не заслуживающими внимания, другие — заслуживающими умеренного исправления, т.е. такого, что если кто его совершит, то окажет некоторую услугу Церкви, а если нет, то тоже не будет большого вреда»[225].
Только Filioque не может быть принято Восточной церковью, заявил богослов. Правда, и по этому вопросу Феофилакт снисходительно отмечал, что латиняне могут использовать свои редакции в беседах и церковных поучениях, но не вправе менять Символ Веры, доставшийся Кафолической Церкви от Святых Отцов. Таким образом, как выяснилось, практически не оставалось вопросов, способных разъединить обе стороны христианского мира. Сам собой вставал вопрос о новом Вселенском Соборе, созвать который, к сожалению, не удалось. Самому папе Урбану II в ту пору серьезно угрожал конкурент — «антипапа» Климент III, а Алексей I Комнин только успевал отражать турецкие и печенежские угрозы[226].
Между тем военные действия шли с переменным успехом, хотя, безусловно, военная инициатива принадлежала печенегам, — римлянам оставалось только обороняться. Однажды весной 1090 г. отряд архонтопулов попытался дать печенегам сражение при Хариополе (видимо, в надежде на то, что это поле битвы опять принесет удачу византийцам), но потерпел поражение, потеряв до 300 человек убитыми. В ответ император передал под командование полководца Татикия свою личную гвардию, которая в одной из стычек нанесла печенегам ответный удар — степняки оставили на поле боя несколько сотен своих павших товарищей. Но, как и ранее, Алексею Комнину не удавалось консолидировать все свои силы на одном направлении — турки по-прежнему угрожали римским границам, не переставая свои грабительские набеги. Это обстоятельство серьезно стесняло его в выборе стратегии.