Конечно, союз Запада и Византийской империи против арабов был необходим, но реальные события демонстрировали, насколько шатким он являлся. Когда наконец в феврале 871 г. Бари был взят общим штурмом франков и византийцев, Людовик II присоединил и этот город к своей державе, выделив грекам лишь часть добычи за участие в войне, как наемникам. Взамен Византийский император публично объявил, что желает наказать пиратов, поднявших руку на легатов Римского епископа, и его флот под командованием Никиты Орифы напал на сербские земли, уводя их население в плен; т.е. грабил земли, принадлежащие Людовику II. Возможно, отношения между двумя государями окончательно бы расстроились, но в 872 г. Западный император попал в плен к герцогу Беневента Адальгизу и на время выпал из игры.
История этого пленения со всей очевидностью показала иллюзорность надежд на воссоединение германцев с греками. Затаив обиду на Людовика II, оставившего его без трофеев, Василий Македонянин втайне договорился с греками Италии и Адальгизом о совместных действиях против франков. И вскоре большинство городов провинций Самнии, Кампании и Лукании признали над собой власть Константинополя. Правда, император Запада быстро вернул их себе, но не смог взять хорошо укрепленной Капуи. В этот момент он и попался на хитрость герцога Беневента. Адальгиз прибыл во дворец Людовика II и в ходе разговора убедил того в своей преданности. Но ночью, когда император спал, герцог захватил дворец и самого монарха. Тому пришлось пережить постыдный плен и дать клятву Адальгизу в том, что никогда более не станет претендовать на итальянские владения Византийской короны и не будет мстить Беневенту.
Разумеется, это был позор для императора Запада, и в 873 г., наполненный жаждой мести, он прибыл в Рим, где получил освобождение от клятвы, как данной под давлением непреодолимых обстоятельств. Папа объявил Адальгиза врагом Церкви и дал санкцию Людовику II на войну с герцогом. Правда, опасаясь все же, что франки признают его клятвопреступником, Людовик II отправил против Адальгиза с войском свою супругу. Но сражения не состоялось: герцог скрылся на Корсике, прекрасно понимая, что у франков нет флота, чтобы блокировать остров[51].
Это событие в некоторой степени развязало руки Византийскому императору, который до сих пор с некоторым волнением взирал на фактическое попрание королем Людовиком II старых договоренностей. У Василия I были все основания считать, что Лангобардские князья с большей охотой готовы признать его власть, чем подчиниться франку. Между союзниками возникли некоторые трения, которые замечательно иллюстрирует одно из писем Людовика II Василию Македонянину.
Вопрос о легитимности занятия отвоеванных территорий в значительной степени имел идейную подоплеку — кто по праву владел императорским титулом, тот и мог считать эти земли своими. Вторая фигура лишь могла просить их себе на тех или иных условиях у законного собственника. По этому вопросу и разыгрался диспут между Людовиком II и Василием I. Когда император высказал соответствующие претензии франку, тот разродился пространным письмом, в котором попытался обосновать, что не Византийский царь, а именно он является единственным законным наследником короны правителей Священной Римской империи. Надо сказать, эта попытка выглядит несколько неуверенной. Нет, конечно, франк не сомневался в том, что он является (также?) императором, но остерегся откровенно заявлять Василию I, будто тот нелегитимно носит пурпурную обувь.
«Напрасно мудрость твоя, — пишет король императору, — настаивает на капризном мнении, что другие, кроме тебя, не имеют права называться императорами (василевсами). Ты утверждаешь, что четыре патриарших престола на Святой Литургии упоминают одну Империю и что таково святое Предание, идущее от святых апостолов, и советуешь убедить в этом тех, кто величает нас императором. Но даже дяди наши, славные короли, обращаются к нам с титулом императора и, как смею думать, признают это достоинство не ради возраста, поскольку старше меня, но во внимание к священному помазанию и возложению рук первосвященника и молитве, каковыми мы по Божественной воле возведены на эту величайшую степень и обладание Римской империей. И то вызывает смех, что ты говоришь по поводу императорского титула, что он не свойственен ни моим предкам, ни народу, когда известно, что Римские императоры происходили и из испанцев, и исаврийцев, и хазар. Разве ты станешь утверждать, что эти народы превосходят франков религией или доблестями? Ты удивляешься, почему мы называемся не Франкскими, а Римскими императорами? Но, не будучи Римским императором, я не мог быть и Франкским. Это имя и достоинство мы приняли от римлян, ибо Франкские вожди назывались сначала королями, а потом императорами, именно те, которые помазаны были от руки Римского епископа»[52].