У Ираклия больше не оставалось резервов на Востоке, и он отъехал в Константинополь, чтобы оттуда молча наблюдать, как падают один за другим римские города[644]. Император уже предчувствовал итог этой стадии многовекового противостояния христианского и мусульманского миров и не тешил себя надеждами. Поэтому, уезжая в столицу, он потребовал перенести Крест Господень из Иерусалима в Константинополь.
Весной римская армия была вновь разбита арабами у Эдессы, после чего пал и сам город, затем один за другим пали другие города этой области. Арабы подошли к Дамаску. Это был очень сильный и хорошо укреплённый город, и византийцы не думали сдаваться. Положение арабов усугублялось тем, что они не имели никакой осадной техники, и даже лестницы им пришлось позаимствовать в соседнем монастыре. Им оставалось лишь окружить город в надежде, что когда-нибудь представится «счастливый случай». Как ни странно и печально, но надежды арабов сбылись[645].
К несчастью, в один из дней командующий римским гарнизоном отмечал день рождения сына, и караульная служба была организована очень слабо. Есть все основания полагать, что местный клир, недовольный Ираклием, сыграл не последнюю роль в падении города. По крайней мере, они деятельно помогали арабам, за что впоследствии Дамаск получил серьёзные преференции — видимо, заранее тайно оговорённые условия сдачи. Так или иначе, но 20 августа 635 г. арабы проникли в город и захватили его. Пала и Алеппо — самая мощная крепость Сирии, настал черёд Антиохии. Возможно, Антиохия могла попытать счастья, но дух её защитников был не очень высок. Едва первая вылазка осаждённых против арабов окончилась неудачей, как в 638 г. Антиохия открыла свои ворота мусульманам, оговорив условия сдачи города. Летом 636 г. другая арабская армия разбила римлян у стен Аджнайде, что находится западнее Иерусалима.
Византийцы закрылись в Иерусалиме, но когда к городу подошли враги, римский военачальник отошёл в Египет, оставив город беззащитным. После двухлетней осады, в 638 г., патриарх св. Софроний запросил мира, и арабы согласились с его условиями капитуляции города. По легенде, архиерей потребовал, чтобы сдачу Иерусалима принял сам Омар — впрочем, по другим данным, тот сам выразил это желание. И вот глава мусульманского мира, уже могущественнейший правитель, Омар въехал в город в простой одежде на буром верблюде[646]. Патриарх просил его принять из своих рук новую льняную рубаху, но Омар отказывался; лишь с большим трудом удалось убедить его на время, пока ветхие одежды не будут вымыты, надеть подменное бельё[647].
Святой Софроний так прокомментировал эту сцену: «Это поистине мерзость запустения, глаголанная пророком Даниилом, стоящая на святом месте»[648]. Стороны заключили соглашение, текст которого дошёл до нашего времени: «Во имя Господа, милостивого и милосердного! Вот заверение в безопасности, которое слуга Аллаха Омар, повелитель правоверных, даёт жителям Иерусалима. Он обещает безопасность им самим, их имуществу, их церквям, их крестам, больным и здоровым в городе, и всем обрядам их веры. Церкви не будут заняты мусульманами и не будут уничтожены. Ни им, ни земле, на которой они стоят, ни их имуществу не будет ущерба. Не будет насильственного обращения в ислам. Ни один иудей не будет жить с ними в Иерусалиме. Народ Иерусалима должен платить подати, подобно жителям других городов, и должен изгнать византийцев и разбойников. Те из жителей Иерусалима, которые пожелают уйти с византийцами, взяв своё имущество и покинув свои церкви и кресты, будут в безопасности, пока не достигнут своего убежища. Сельские жители, укрывшиеся в городе от войны, могут остаться в городе, если согласятся платить подати как горожане. По желанию они могут уйти с византийцами или вернуться к своим семьям. У них ничего не возьмут до первого урожая. Если они будут платить налоги, как обязывались, то условия, изложенные в этом соглашении, под заветом Аллаха, на ответственность Его пророка, халифов и правоверных»[649].
Иногда удивляются: почему патриарх, прославленный Церковью архиерей, верный сторонник Православия, так легко отказал в верности своему императору и Римскому государству? К сожалению, здесь приходится встречаться с той характеристичной чертой многих предстоятелей Церкви, которые ради истины легко жертвовали второстепенными, как им казалось, соображениями. Вот и на этот раз патриарх признал власть халифа над собой и Иерусалимом, полагая, что новый владыка, в отличие от Ираклия Великого, не станет принуждать православных принимать монофелитскую унию. Если мысль о том, что при арабах власть патриарха становится тем более весомой и авторитетной, и не приходила в голову св. Софронию, то многие его преемники не забывали об этом, прекрасно понимая, что им даёт власть над христианским населением при властителях-мусульманах, тогда ещё относительно толерантных[650].
648
650