После этой победы св. Максим в 646 г. инициировал Соборы по всем епархиям Северной Африки. Как следствие, в Нумидии, Бизацене, Мавритании, Карфагене монофелитство было признано ересью, а «Эктесис» отвергнут. Воодушевлённый этим успехом, св. Максим направил послание Константинопольскому патриарху Павлу (641–653), призывая того отречься от монофелитства и признать вероисповедание, утверждённое пятью Вселенскими Соборами. Одновременно с этим ушло ещё два послания: одно — Римскому папе, другое — императору Константу II. Исповедник просил царя заставить Павла отречься от ереси, а апостолика убеждал своим авторитетом воздействовать на Константинопольского архиерея. Если же тот не согласится вернуться к истинной вере, полагал Святой, то нужно «отсечь его, как больной член от Святого Тела Церкви Христовой»[709].
В это время вместо Георгия император прислал нового экзарха — Григория, сына двоюродного брата Ираклия Великого Никиты. Но, вместо того, чтобы думать о защите рубежей Империи, Григорий решил отделиться от Константинополя и провозгласил себя императором. Однако уже в следующем 647 г., арабы разгромили его в сражении, причём сам Григорий погиб. В принципе, это был рядовой инцидент, имевший, к сожалению, фатальное значение, поскольку злые языки из противоборствующей церковной партии обвинили св. Максима и папу Теодора в сочувствии к Григорию и даже в участии в заговоре. Возможно, понтифик, имевший широкую переписку с карфагенскими кругами, не мог не знать о заговоре, но св. Максим был абсолютно свободен от каких-либо обвинений в свой адрес.
Посягательство на царский трон — тяжкое преступление, в сравнении с которым все остальные выглядят второстепенными и малозначительными. Видимо, по этой причине Константинопольский патриарх Павел не очень испугался папского требования отречься от монофелитства, дав уклончивый ответ. И нет ничего удивительного в том, что и экспатриарх Пирр в 646 г. публично отрёкся от Римской церкви, направив соответствующее письмо папе Теодору[710]. В свою очередь, понтифик публично анафематствовал Пирра и подписал в гробнице св. апостола Петра кровью Христа свою грамоту об отречении Пирра.
Хотя императору в это время исполнилось только 17 лет, но он уже понимал, что столь губительное для Римской империи противостояние Запада и Востока по вопросам вероисповедания сохраняться не должно. Конечно, он не был богословом и никак не мог сформулировать приемлемую для обеих сторон формулу. Поэтому царь сделал то, что представлялось наиболее разумным — в 648 г. приказал снять со стен храма «Эктесис» и опубликовал новый указ «Типос», написанный патриархом Павлом. Он разослал его по всему государству и в Рим папе Теодору.
Как и «Эктесис», «Типос» был составлен в очень осторожных выражениях; в нём констатируется факт наличия разногласий по вопросу об одной или двух волях в Христе, а затем содержится запрет на диспуты по данному предмету.
«Воспрещаем всем нашим подданным католикам спорить впредь каким бы то ни было образом об одной воле и одном действии, двух действиях и двух волях, и чтобы содействовать единству Церкви и отнять всякий предлог у желающих спорить без конца, мы повелеваем снять прибитые пред дверьми Великой церкви этого царствующего города папирусы, касающиеся этого вопроса. Кто дерзнёт противиться этому повелению, будет подвергнут тяжкой каре»[711].
По существу, «Типос» имел благую цель прекратить бесплодные, по крайней мере, на тот момент времени, искания и словопрения относительно тайны Божественного Существа. И такая позиция никоим образом не противоречила старой церковной традиции икономии, заложенной ещё св. Василием Великим и св. Григорием Богословом. Но по мятежной человеческой природе результат получился обратный: вместо того, чтобы прекратить старые смуты и раскол, «Типос» породил новые[712].
В первую очередь, такой оборот дела совершенно не устроил Рим, всегда настроенный довольно ригорично, когда хоть тень сомнения падала на православие престола св. апостола Петра и его авторитет. Помимо этого, Рим исподволь продолжал свою политику дискредитации Константинополя, очередной виток которой начался после выхода в свет «Эктесиса» императора Ираклия Великого. Новый документ, сохранявший неопределённость вероисповедальной формулы, могущий быть истолкованным по-разному, автором которого являлся вечный оппонент Римского епископа, представлял собой удачный объект для атаки. В Риме уже давно убедились в бесполезности доказывания императорам ошибочности, как казалось на Западе, уравнивания Римской и Константинопольской кафедр — ключевая идея византийских самодержцев, последовательно, из поколения в поколение реализуемая ими в жизни. Куда проще и надёжнее, казалось, доказать неправоверие Константинопольского патриарха, чтобы вновь обеспечить Римскому епископу то положение, какое он занимал ранее и должен был занимать, по мнению пап.
712