За прошедшие после Халкидона столетия существенно изменился портрет Рима и особенно Константинополя, а также внешние условия их деятельности. Претензии понтификов на особый статус своей кафедры становились всё более категоричными и содержательными. В известной степени, к этому Рим подталкивала сама Константинопольская кафедра, в некоторой мере — положение дел в Римской империи в целом и в Италии в частности. Константинопольский архиерей постепенно расширял круг своих полномочий на Востоке, естественным образом используя те возможности, которые ему предоставляло положение рядом с императором. Однако возвышение Константинопольского престола предоставляло Римскому епископу прекрасный повод рельефнее выставить свои преимущества и утвердить их уже не на исторических, а на канонических основаниях.
Несколько обстоятельств одновременно налагались друг на друга, формируя знакомый нам по последующей истории образ папы-понтифика. Завоевание Италии остготами, слабость или вовсе отсутствие «коронной» власти часто вынуждали пап брать бразды государственного управления в свои руки. Попытка остготов-ариан по примеру Римских императоров влиять на избрание понтификов приводили к тому, что в 499 г. папа Симмах (498–514) издал декрет о выборах папы, целью которого было максимально ограничить влияние светских лиц на результат голосования. В частности, Симмах установил «революционное» правило, согласно которому только самому папе принадлежало право указывать желательного ему преемника («дезигнация»). В случае, если папа не успевал в силу различных обстоятельств сделать необходимые распоряжения на этот счёт, кандидата выбирали только клирики.
Правда, это правило знало на практике многие исключения. Например, папу Феликса IV (526–530) избрали фактически по приказу Остготского короля Теодориха Великого. Когда папа Бонифаций II (530–532) попытался спорить с королевской властью, его вынудили публично признать себя виновным в оскорблении величества[783]. В условиях политической нестабильности подкуп избирателей и самих пап стали обычным явлением. Вместе с тем нельзя забывать о том, что, обладая громадными земельными угодьями и денежными средствами, папы постепенно аккумулировали в своих руках не только политическую власть — пожалуй, единственно относительно стабильную в условиях лангобардского завоевания многих областей Италии, но и финансовую.
Конечно, положение пап очень часто оставалось двойственным. С одной стороны, они по-прежнему признавали законными императорами только тех, кто располагался в Константинополе, и потому редкие визиты Византийских царей вызывали бурный восторг жителей Рима (приезд Константа II в Вечный город). С другой стороны, остготы, а затем лангобарды находились гораздо ближе, чем Византийские императоры, и папы были вынуждены демонстрировать почтение в их адрес.
Попытки обособиться от варварских королей и герцогов волей-неволей вынуждали их формировать доктрину, согласно которой духовная власть, как минимум, независима от политической. Естественно, эта «теория» не могла действовать избирательно: если она являлась истинной по отношению к германцам, то под её действие неизбежно, хотя бы даже в слабой степени, подпадали и византийские императоры. Но в условиях органичного сознания древнего времени, когда власть духовная и политическая мыслились исходящими из одного источника — Бога, доктрина независимости духовной власти от царей с неизбежностью формулировала главный вопрос: какая из данных властей является высшей, а какая — производной. Собственно говоря, для Рима такого вопроса просто не существовало, и ответ был, по сути, предопределён. Понадобилось время и последовательная деятельность римских епископов, прежде чем эта идея получила окончательное оформление и закрепилась в качестве если не догмата, то, по крайней мере, некоего политического учения Римской церкви, которому она оставалась верной многие столетия.
Со временем в представлении Запада Церковь начала восприниматься в качестве духовной монархии с папой во главе. Как и любое государство, пусть даже и духовное, Церковь есть общество неравное, где клиру отводится особое место, а папа, как государь, приобретает широкие полномочия и исключительные прерогативы во всех сферах. Императоры и короли не вправе рассчитывать на какую-либо правительственную власть в Церкви — всю полноту и духовной и светской власти имеет только папа. «Папство, — не без иронии замечал один исследователь, — давно усвоило себе воззрение, что весь мир находится или, по крайней мере, должен находиться в обладании наместников блаженного Петра в Риме, что все государства мира суть не более, как провинции той всемирной монархии, которая должна находиться во власти пап, и если действительность не соответствовала этому мечтательному идеалу, то папы утешали себя тем, что идеалы вообще всегда расходятся с действительностью»[784].
784