В 328 г. начаты были перестройки и возведение новых зданий, 11 мая 330 г. праздновалось открытие новой столицы. Хотя новая столица становилась центром христианской империи, и хотя старое языческое богослужение в ней не должно было иметь места, но на украшение ее употреблены были лучшие языческие памятники из Рима, Афин, Александрии, из Малой Азии и с островов. Древние языческие храмы или переделаны в христианские, или обращены на общественные надобности. Изображения богов, потерявшие место в храмах, стали украшать площади, улицы, бани, портики.
Трудно выяснить, какими мерами привлечено было в Константинополь население Торговые преимущества, пособия, безденежная раздача хлеба и проч. должны были заохотить рабочее и промышленное население искать жительства в Константинополе. При Иоанне Златоусте в городе насчитывалось 100 тыс. христиан, но были во множестве иудеи и язычники, между ними до 50 тыс. бедных. Уже в V в. понадобилось раздвинуть стены и выстроить новые дома на освобожденных местах, но и при этом, по замечанию Зосимы, было опасно ходить по улицам за многолюдством и теснотой; тогда осушили морской берег, набили сваи и стали строить дома над водой. Городу дано было муниципальное устройство Рима, городской округ изъят от поземельной подати. Современник Юлиана Евнапий говорит уже о пьяном и ничем не довольном диме Константинополя и жалуется на Константина, который, лишив города природных жителей, перевел их в основанный им город.
В высшей степени любопытно обозначить план и очертания города Константина. Предание говорит, что император, идя с копьем вруках, намечал границы своей столицы, и, когда приближенные выражали удивление обширности размеров города, он сказал: «Я пойду до тех пор, пока не остановится некто идущий впереди меня». Старая Византия, занимавшая только часть мыса, вдающегося в Мраморное море, была незначительным поселком сравнительно с городом Константина, который, в свою очередь, в несколько приемов раздвигался вдаль, чтобы достигнуть той обширной площади, какая окружена сохранившимися доселе стенами. Граница основанного Константином города обозначена была земляным валом и стеной, которую с известной степенью вероятности можно обозначить так: в направлении от Золотого Рога к Мраморному морю стена начиналась или на линии старого моста, или несколько северней и шла в направлении к юго-западу, пересекая большую улицу, существовавшую и в древности под именем Меса, в направлении между цистерной Аспара и храмом свв. Апостолов, затем склонялась к югу, проходя мимо цистерны Мокия, и доходила до моря в местности между Псаматией и Дауд Паша-капуси, неподалеку от древнего монастыря Перивлепта, или Сулу-монастыря.
Окружавшая древний город стена сослужила большую службу новой столице в эпоху переселения народов. Когда вестготы утвердились на Балканском полуострове, Константинополь сделался для них весьма заманчивой добычей. В 378 г., вскоре после поражения римских войск, они сделали попытку напасть на этот город, но его укрепления были выше военных средств, какими они располагали. И сам Аларих не рискнул осаждать столицу Восточной империи. Когда первоначальный город стал тесен, его раздвинул Феодосии, хотя первоначальные стены были оставлены и долго составляли линию внутренних укреплений, за которыми был новый квартал Эксокионий, или «За колоннами». При Юстиниане сильно пострадали от землетрясения феодосиевские и кон-стантиновские стены. Затем в позднейшее время последние, вероятно, были уничтожены временем и частью употреблены на городские постройки{5}.
Глава III
Образование христианской империи. Церковная политика Константина. Православие и арианство
Христианская империя, заступившая место языческой, является самым существенным выражением средневекового византинизма. Процесс постепенного сочетания этих двух первоначально враждебных элементов – языческой и христианской империй – составляет один из поучительнейших эпизодов всемирной истории и поэтому заслуживает особенного внимания. Нечего и говорить, что нам предстоит тщательно выбрать из относящегося к нашей теме обширного материала наиболее выразительные факты, которые могут характеризовать христианство и империю как в период борьбы, так и в эпоху взаимного соглашения и объединения. Сначала империя более или менее игнорировала вновь возникшее верование, частью смешивая его с иудейством, затем, когда христианство стало обнаруживать значительное влияние в широких кругах общества, светская власть делала ряд попыток ограничить это влияние и принудить исповедников христианской веры к принятию язычества; наконец, император Константин и его ближайшие преемники пришли к сознанию необходимости поставить христианство под защиту империи.
Первый факт, характеризующий христианство как значительную силу, которая уже стала обращать на себя общественное внимание, относится к царствованию Нерона и стоит в связи с известным пожаром в Риме в 64 г.{1}
Нельзя сказать, чтобы пожары в Риме были редки: и до Нерона, и после него встречаем немало известий о пожарах в Риме. Но пожар, начавшийся в ночь с 18 на 19 июля 64 г., превзошел все другие по своим гибельным следствиям. Пламя показалось вблизи Circus Maximus; здесь было много деревянных лавочек, которые сообщили пламя ближним деревянным зданиям, а сильный ветер, раздувая пожар, перенес его и на цирк. Тогда уже не было никакой надежды на прекращение пожара, и в течение 6 дней и 7 ночей он истребил большую часть города, так что из 14 частей города только четыре пощажены были огнем. Как всегда, нашлись люди, которые, пользуясь общим бедствием, стали грабить и растаскивать то, что удавалось спасти от огня. Общее ожесточение, голод и нужда подняли народ, который требовал у правительства разыскать виновников пожара. Нерона тогда не было в Риме; узнав об опасности, он поспешил из Анция и лично принимал меры к тушению огня: один, без свиты показывался в различных частях города и, когда кончился пожар, употребил всевозможные средства к облегчению нуждающихся.
Базилики, термы и публичные здания открыты были для погорельцев, на Марсовом поле построены бараки; понижена цена на хлеб, и на окрестные селения наложена реквизиция в пользу погорельцев города Рима. Чтобы удовлетворить раздраженному чувству населения, римская полиция тщательно расследовала причины пожара. Лавочки, где началось пламя, принадлежали восточным купцам, преимущественно из еврейского племени. Они не пользовались и раньше расположением римлян, теперь достаточно было и легкого подозрения, чтобы объявить их поджигателями. Но известно, что народная молва стала обвинять в поджоге императора Нерона, и что он, будто бы для оправдания себя, привлек к ответственности ненавистных тогда евреев-христиан. Рассмотрим это обстоятельство. Обвинение Нерона сначала основывалось на слухах, на молве и только у позднейших писателей передается как факт несомненный. Тацит, главнейший авторитет в этом вопросе, не решается прямо высказать: случайно ли произошел пожар, или по воле Нерона; никто не смел тушить пожар, говорит он, потому что многие угрожали начинавшим тушить, другие открыто раскидывали головни и при этом кричали, что им приказано так делать, может быть, они имели в виду наживу, а может быть, и по чьему-либо приказанию. Сказав далее, какие меры принял Нерон для облегчения общественного бедствия, Тацит продолжает: «…но все это было бесполезно, потому что упорно держался слух, будто в то самое время, как горел город, Нерон вышел на домашнюю сцену и воспевал падение Трои». Далее, Тацит прибавляет: «Думали, что Нерон добивался славы построить новый город и дать ему свое имя». Описав затем дела благотворительности и религиозные церемонии, к которым по этому случаю обратилось правительство, наш историк прибавляет: «Но все это не могло заглушить молвы, что пожар произошел по его приказанию. Тогда-то Нерон подверг виновных суровейшим наказаниям». Тут в первый раз мы встречаем имя христиан.
Не странно ли, что Тацит ни в одном случае не высказывает собственного воззрения, перечисляет только слухи и ни одного из них ничем не может подкрепить? Между тем он мог бы, если бы захотел, проверить действительность или ложность этой молвы, потому что тогда живы еще были современники и очевидцы пожара. Еще подозрительнее слухи эти оттого, что в пользу их Тацит не ссылается ни на одно свидетельство, как делает он в других случаях. Но если сравнить с неуверенными и осторожными выражениями Тацита подробный обстоятельный рассказ о том же Светония{2}, писавшего на основании Тацита, и, наконец, еще более полный и без малейших сомнений рассказ Диона Кассия{3}, то нельзя не прийти к весьма важным выводам: рассказ Кассия представляет иллюстрацию Светониева, Светоний же заменил только неуверенные и отрицательные выражения Тацита положительными, выбросив такие слова, как: «был слух», «казалось», и дал основание, по-видимому, строго историческому факту, повторяющемуся в литературе и учебниках, будто Нерон поджег Рим. Что касается выражения Тацита: «Никто не тушил пожара» – это легко объясняется невозможностью тушить сильное пламя, пожиравшее деревянные, тесно сомкнутые строения; притом у него же говорится, что Нерон сам был в опаснейших пунктах и употреблял все старание прекратить пламя. Раскидывать же головни могли воры, вообще бродячий, бездомный люд, которому всегда выгодны общественные бедствия. И какие мотивы могли побудить Нерона к этому сумасбродному делу? Дион говорит – желание видеть падение своего отечества. Нельзя не припомнить здесь слов Светония, сказанных им о Тиверии{4}, потому что они как раз представляются подкладкой для фразы Диона. Тацит приводит другой мотив: Нерон будто бы желал славы основателя Рима и хотел назвать его по своему имени. Первое объясняется ex eventu, т.е. Нерон действительно не жалел средств на восстановление и украшение Рима; второе же противоречит истории – Нерон никогда не пытался переименовать Рим. Следует прибавить, что пожар начался в лучшей части города, которая хорошо была застроена; между тем для целей Нерона достаточно было выжечь предместья. С другой стороны, зачем бы так спешить ему из Анция, когда ему дали знать о пожаре? Мог ли Нерон так спокойно ночью без свиты ходить по городу, если бы он был виновником пожара и если бы знал слухи в народе?