В то время, когда танцы в полном разгаре, импровизатору стоило только ударить по струнам своего инструмента, как, с последним звуком его струны, смолкали смех и говор, прекращались танцы и водворялась тишина. Бросив торжественный взгляд на присутствующих, импровизатор начинал свой рассказ о геройских подвигах одного из предков хозяина. Не щадя своего красноречия, он рассыпал похвалы и преувеличивал славу воспеваемого.
«Если кто-нибудь из слушателей, – говорит Савинов, – в минуту его импровизации швырнет абаз в шапку барда – бард, не изменяя плана своей повести, сумеет вклеить туда подвиги и щедрого или его отца и прадедов. Случается так, что собеседники, желая потешить свое самолюбие, наперебой спешат осеребрить кабардинку импровизатора, и импровизация превращается тогда в целую историю Абазии…»
Кроме импровизации, погливаны странствуют иногда целыми труппами и потешают народ комедиями, содержание которых основано на каком-нибудь историческом событии.
В день празднования православными христианами Св. Пасхи все абхазцы, без различия вероисповедания и сословий, имеют один общий праздник – Амшап, что значит предшествующий день.
Приготовляясь к празднику, красят яйца, а в самый день его каждый хозяин режет скотину и приготовленною пищею как бы разговляется.
На второй день туземцы совершают поминки и вместе с тем приносят друг другу поздравления, с пожеланием провести счастливо наступающее время.
Жители Абазии считали день Св. Пасхи также великим праздником и старались разузнать, когда праздновали его их враги – русские. Если же сведений этих добыть было неоткуда, то празднование совершалось в начале апреля.
За шестнадцать дней до наступления праздника туземцы заговлялись и постились: не ели баранины и не пили вина. Нравственная чистота, во все это время, сохранялась в полном религиозном значении.
За три дня до праздника совершался обряд покаяния. Весь аул, поднявшись ночью, какова бы она ни была, отправлялся за своим старшиною в лес, к священному дубу. По прочтении молитвы Сыну Марии старшина накидывал себе на голову бурку, чтобы не видеть подходящих к нему. Сначала подходили женщины, и, поцеловав кинжал отца, мужа или брата, каждая подходившая вонзала его в священный дуб.
– Помолись Сыну Марии, – говорил старшина, – попроси отпущения грехов твоих и скажи верно и не ложно, что тяготит твою душу.
Кающаяся молилась, целовала дуб и становилась лицом к старшине.
– Кинжал, который я принесла, – произносила она, – пусть найдет ножны в моем сердце, если я солгу перед Сыном Марии.
Затем начиналась исповедь, в которой девушки не принимали участия, потому что горцы не предполагают у девушек особенных грехов. За женщинами подходили к старшине мужчины, по очереди, старшие впереди.
По окончании исповеди все селение тянулось к сакле старшины, где каждый получал по кусочку священного воска.
Вечером, накануне праздника, вдоль ручья или речки, протекающей мимо аула, молодые люди раскладывали костры, старики чистили оружие и, развесив его на гвоздиках, стругали палочки, на которые в день праздника надевался, по обычаю, у входа сакли годовой пасхальный венок.
В это время девушки и молодые замужние женщины исполняли обряд отдания старого воска.
Собравшись попарно, девушки отправлялись к речке, напевая особую на этот случай песню:
Сплюснутый в маленькие и легкие лепешки, воск бросался в реку; каждая из девушек следила за своим воском, и чей дольше продержится на воде, ту ожидало большее благополучие.