Мальчик встал.
– Надо так говорить. Здравствуйте! – Он бросился ко мне, протянув большую черную руку для пожатия. Это была распухшая и как-то чудно вывернутая кисть – все пальцы торчали в разные стороны, изгибаясь толстыми червяками.
Я невольно отпрянула назад.
– Это мой Помощник Третья Рука, – объяснил мальчик. – Он меня охраняет.
Только теперь я поняла, что он набил листьями мужскую кожаную перчатку, которой принялся колотить по сосновому стволу. После нескольких ударов он запыхался и снова присел на корточки. Утомился.
– Он обожает эту игру, – объяснила пигалица. – Да, я – Патра, его мама. А это – Пол, мой сын. А вы… Безымянная соседка.
– Безымянная! – засмеялся мальчуган.
Вблизи она выглядела совсем юной, чтобы быть чьей-то матерью. Бровей у нее не было вовсе, она была худая, как я, фигура совсем без выпуклостей, одета в теннисные туфли, легинсы и длинные шерстяные носки, натянутые до колен. Волосы у нее были такие же оранжеватые и редкие, как у мальчика, но кудрявые, собранные под голубым пластиковым обручем.
Когда она улыбалась, обруч немного сдвигался назад.
– Да я шучу. Тебя зовут…
«Мэтти», – подумала я нехотя – так ветер вытягивает смолу из коры деревьев. Но вслух произнесла:
– Линда!
Мальчуган, оставаясь на корточках, потянул мать за рукав:
– Мне надо ей кое-что сказать!
– Ну так скажи!
– Это секрет! – капризно протянул он.
– Тогда подойди и скажи! – Она подтолкнула его ко мне. Я стояла напротив них на обочине. – Только посмотри по сторонам, когда будешь переходить дорогу. Хотя… – Она обратилась ко мне: – Пока мы тут были, я не видела ни одной машины. Это так чудесно! Местные жители могут без опаски читать прямо по середине проезжей части!
Она мне при этом подмигнула? Она насмехалась надо мной? А мне тоже надо было посмеяться?
Она сказала сыну:
– Сначала направо, потом налево. И – вперед!
На суде меня все спрашивали: когда я поняла, что с мальчиком что-то не то. И правильным ответом, наверное, было бы: сразу же! Но это ощущение улетучилось, когда я получше его узнала. Как Пол начинал задыхаться, когда долго говорил, и как ему надо было сесть отдохнуть, когда он перевозбуждался, – эти странности в его поведении постепенно начали мне казаться просто его особенностями. Пол был шебутным, обидчивым, а иногда его охватывало какое-то маниакальное возбуждение. Я постепенно привыкла к его перепадам настроения. Хотя внешне он многим казался старше своих лет, весной, когда я с ним познакомилась, ему исполнилось четыре. У него были набрякшие веки и крупные красные руки. Он строил типичные для ребенка четырех лет планы на жизнь: слетать на Марс, заиметь ботинки со шнурками. На веранде-палубе он сооружал город из камешков и пучков травы. Почти любую одежду, которую он носил, украшало изображение поезда: паровозик Томас[12], или старинные вагоны-скотовозки, или просто паровозы. Но он ни разу в жизни не видел настоящий поезд. Всю весну он ездил привязанный ремнями к пластиковому велосипедному сиденью позади матери – в продуктовую лавку или на почту. И повсюду таскал с собой эту старую кожаную перчатку, у которой кончики пальцев были стерты почти насквозь и стали фиолетовыми, а ладони сгнили и позеленели от сырости.
Перейдя дорогу, он сразу отдал мне перчатку, а сам сжал пальцы в кулачки и прижал их к промежности. Он заставил меня нагнуться и шепнул на ухо:
– Я хочу в туалет!
Я помню, как подумала тогда: «Этого мне только не хватало!» Яркое солнце, недавно еще висевшее над дорогой, укатилось за деревья и теперь освещало другую часть леса. Ну и что с ним делать? Я поглядела на его мать: она вытерла ладони о свитер, поставила велосипед на колеса и позвала сына. Потом, держа велосипед за руль, покатила его через дорогу к нам. У нее на запястье болтался мальчиковый шлем на ремешке, а велик издавал металлический стук.
– По-моему, он хочет… – начала я. Но это было и так ясно. Мальчуган обеими руками сжимал промежность. И мне не было необходимости повторять сказанное им, громко озвучивать его желание. Но она уже подхватила его на руки, уместила на пластиковом сиденье и пристегнула ремнем безопасности.
У него был такой вид, что он вот-вот расплачется, и мама поцеловала его в лоб, смахнув челку с глаз.
– Велик так и не удалось починить, малыш, но я буду толкать его и тебя руками, а мы будем топать и петь. Как тебе такое предложение? – Она бросила взгляд на кожаную перчатку в моей руке, и я отдала перчатку, которую она вложила ему в ладошки. – Ну вот. И что мы будем петь, солнышко?
– Добрый король Вацлав[13], – проговорил он, надув губы.