Как бы, впрочем, оно ни было, только, по сказанию густынского летописца, казаки, в качестве ли «старших», или в качестве младших братчиков киевских, — это нам не известно, — взяли патриарха Феофана под свою охрану, когда он появился в Украине. «Аки пчёлы матицу свою, тако святейшего отца и пастыря овцы словесные от волков противных стрежаху», говорит с трогательной наивностью густынский летописец, который, вместо «овец словесных», взял бы, может быть, подобие «серых волков», если б не был забитый семинарист и читал слово о казаках Игоревых. В виду униатских властей, в виду королевских урядников, в виду отступивших и приготовленных к отступничеству панов русских, казаки теперь, более нежели когда-либо, напоминали стих из панегирика их прототипу — храбрым русичам: «Сами скачут аки серые волцы, ища себе славы, а князю чти». Князем являлся среди них Сагайдачный, и их искание увенчалось полным успехом: они совершили дело во веки славное; русская церковь и русская народность никогда не перестанут чтить имени великого казацкого гетмана.
Феофан пробыл в Киеве с ранней весны до октября; готовые к бою братчики постоянно охраняли его, а потом, в числе 3.000, вместе с Сагайдачным и всеми новопосвящёнными архиереями, проводили его до самой границы и расстались в городе Буше. На прощании патриарх нашёл необходимым внушить религиозному казаку: чтобы он не ходил войной на Москву, «на род христианский».
Не стану распространяться об отношениях польского правительства к патриарху, сделавшему, можно сказать, казацкое вторжение в область другого «святейшего отца», к ущербу его экономии. Довольно сказать, что словесные овцы, пасомые энергическим посохом Борецкого, не переставали охранять импровизированную иерархию, доколе она в том нуждалась, и что, без этой охраны, не просуществовать бы ей и одного года. Опасное положение православного митрополита и его архиереев обнаружилось тотчас по отъезде патриарха в Грецию. Подобно тому, как благочестивым было возможно подстраивать казаков сегодня на кровавые расправы с предержащими властями унии, а завтра на восстановление православной иерархии, так точно, с другой стороны, нечестивым легко было подсунуть королю к подписи декрет, которым новых русских иерархов повелевалось ловить и казнить смертью. Повторялась всё та же история, крторую мы читали между строк у Кадлубка и продолжаем читать у присяжных писак до нашего времени включительно, история разжигательства международной вражды.
Иерархи скрылись в недоступные для королевских рук (brachia regalia) местности, оставляя, покамест, монастырские и церковные имущества в распоряжении своих антагонистов. Несообразное с силой вещей гонение, как обыкновенно бывает, подлило масла в огонь. Для воинственных мещанских братчиков, сподвижников Сагайдачного, настала очередь доказать самим делом то, что было обещано мещанам и не исполнено братчиками-аристократами времён Острожского. Слова: «мы должны им помогать и за них заступаться на каждом месте и во всяком деле», эти слова, так хорошо звучавшие в устах панов, готовых за первое староство отступиться от благочестия, выражены были со стороны казаков иным способом. Можно бы подумать, что Сагайдачный умышленно раздражал турок своими военными операциями в Крыму, за Днестром, в Румелии, в Анатолии и на бурном «русском» море, — раздражал для того, чтобы поставить Речь Посполитую в необходимость умолять своих банитов и бунтовщиков о помощи; но великие социальные деятели не создают обстоятельств: они только пользуются ими. Создавать обстоятельства стремятся деятели низшего разряда, — так называемые военные гении.