Как бы то ни было, только в 1616 году поляки, на варшавском сейме, торжественно обязались перед турками усмирить казаков; в 1617-м повторили то же обещание над Днестром, а в 1618-м взмолились к ним, чтобы спасали в Московщине остаток войска королевича Владислава. В виду этого факта, ещё поразительнее для нас королевские универсалы украинским старостам и вообще к пограничным властям: чтоб они отнюдь не отпускали за Пороги ни за какие деньги живности, пороху, свинца, а на сплавных реках не давали строить казацкие походные суда, или спускать к Порогам липы, из которых казаки выделывали самое корыто своих чаек, — всё это под смертной казнью и конфискацией имущества. Польская система запрещения морских походов казакам, обусловленных не буйством, а житейскими потребностями ещё со времён варягоруссов, имеет, в своей специфичности, нечто общее с континентальной системой Наполеона I: она привела Польскую Речь Посполитую в положение Франции своего времени. Лучшим доказательством естественной законности военно-промышленного стремления к морю, вторжения в землю поработителей, желания отведать счастья в борьбе с врагами европейской культуры служит постоянное участие пограничной шляхты в казацком промысле, от начала казачества до окончательной кровавой ссоры всего шляхетского со всем нешляхетским и всего польского со всем русским. Еще в 1635 году, всего за тринадцать лет до падения запретительной польской системы (при Хмельницком), — сеймовым постановлением запрещалось украинской шляхте увлекаться казацкими походами на море. «Случается часто», говорит сеймовый закон, «что на той Украине люди шляхетского сословия помогают запорожским казакам в таких морских походах и устраивают им различные adminicula к этому своевольству, да и сами ходят с ними на море и делятся с ними добычею». [238]
Не менее убедительным доказательством силы вещей и бессилия кабинетных мероприятий представляет напрасное назначение комиссий из знатнейших панов для обсуждения способов удержать казаков в повиновении. Хотя, по выражению закона, «от этого зависела вся сила Польши» и в списках членов комиссий фигурировало по нескольку десятков таких имён, как Замойский, Заславский, Корецкий, Любомирский, Потоцкий, но задача была слишком трудна, цель, очевидно, представлялась недостижимой, и паны иногда даже не съезжались вовсе для совещаний по назначению сейма. Ошибка польских государственных людей в воззрении на казачество заключалась не в их свирепости, на которую так налегают наши художничающие историки, забывая, что паны принадлежали к породе людей, а не львов или тигров: ошибка их заклачалась в отсутствии у них экономического образования, которого не возможно было и требовать в тот век, когда уничтожение соседей считалось верхом премудрости во внешней политике, а обогащение одного сословия на счёт других — во внутренней. Они были виновны только тем, что были сильнее русской партии. Если бы русская демократическая партия была на месте польской аристократической, то есть правительствовала бы государством, — наверное она бы впала в подобные же погрешности против силы вещей и здравого экономического смысла. Правители Речи Посполитой распоряжались, без особенных злостных затей, по пословице: «сытый голодного не понимает». Вместо того, чтоб доставить низшим слоям общества безобидные для ближних средства к обогащению, они всё своё внимание устремляли на оборону своего легального захвата. Для сохранения в порядке и обороны домов, замков, фольварков, стад, пастбищ, мельниц, рыболовных мест, пасек, бобровых гонов и других угодий, необходимо было им держать толпу так называемых рукодайных слуг из мелкого шляхетного и нешляхетного народа. Хищность этих официалистов и распространённая между ними подражательность панскому быту увеличивали непомерно расходы и вели к неправильному, форсированному извлечению доходов из каждой хозяйственной статьи. Сдача недвижимого имущества в аренду, естественно не уменьшала, а увеличивала зло. Что делал или допускал делать пан в наследственных имениях своих, то ещё с большей беспорядочностью и насилием над работящим людом творилось в имениях королевских этими старостами, подстаростиями, дозорцами, их наместниками и всего более — рандарями. Такой способ хозяйничанья, получивший у немцев особенное название (polnische Wirthschaft), отбивал охоту к экономической предприимчивости у каждого зависимого земледельца и у каждого неизбежно зависимого в то время торговца. Предприимчивость, эта душа человеческой деятельности, натурально искала выхода, вместо того, чтобы погибнуть. Она устремлялась туда, где не было произвольной власти человека над человеком, стремилась к промыслу на стороне — к звериной и рыбной ловле, прикрываемой от соседних хищников вооружённой силой, а вместе с тем и к добычничанью на счёт хищных соседей. Вот истинное происхождение украинского казачества, а не удальство и разгул, о котором любят распространяться наши сочинители. В этом лёгком эскизе экономического быта Речи Посполитой заключена вся суть её истории.