Из той же Руси происходил и Сагайдачный, но он, как человек среды здоровой, не мудрствуя лукаво, употребил всю жизнь на то, чтобы действовать в противоположном направлении. Украинские летописцы упрекают его дружбой с панами, от которой будто бы терпел простой народ. Если б это голословное свидетельство было написано и в его время, а не после, как мы уверены в том, то, в глазах писавшего (конечно человека низшего слоя общества), казацкий гетман, достигающий своих целей без шума, должен был казаться потаковником ненавистных для убогого гордецов (а кто из магнатов не держал себя в то время гордо?) Украинские хронички проникнуты фанатизмом, равным фанатизму католическому. Одного этого довольно, чтобы Сагайдачный, при своём миролюбивом, чуждом всякого шума, общении с панами, явился «другом мытарей и грешников». Для нас эта черта его характера, — наружное дружелюбие с панами и непреклонная настойчивость на своём, в противность их политике, — являет Сагайдачного типическим представителем украинского характера, который сказался во всей истории Украины, насколько она ещё не затемнена своими истолкователями, и может быть проверен даже в наше время на множестве характерных простолюдинов, с которыми человеку иных социальных понятий так же трудно сладить, как было трудно польскому правительству ладить с этим достославным казацким предводителем.
И вот опять перед историком встречаются две силы, спорящие за обладание Украиною: сила понимаемого по-пански права, во имя государственной теории, и сила простонародного отрицания этого права, во имя экономической практики, указанной фактической невозможностью жить иначе. Вопрос решался не столько рассечением Гордиева узла, сколько старанием развязать его руками, не глядя, что эти руки так были привычны к рассечению. Я говорю об умении Сагайдачного избегать войны с панским или коронно-панским войском и заставить правительственные власти обратиться к низовым казакам с искательством в то самое время, когда давали туркам торжественные обещания обуздать казаков и не шутя изыскивали способы истребить их до остатка. После таких мечтаний, свойственных только людям, недалёким в теории государственного хозяйства, казаков, наперекор всякой политике, пригласили в Московщину, и казаки вернулись оттуда с таким духом, что могли безнаказанно вмешаться даже в королевские прерогативы. Согласие Конашевича с панами, осуждённое близоруким украинским летописцем, его, на вид, предательское единомыслие с притеснителями народа, было действительнее, как предыдущей, так и последующей казацко-шляхетской войны для защиты естественной автономии края.
Ещё меньше представлялось панам возможности стеснить военные казацкие операции против так называвшихся в то время врагов святого креста, которых с большей определительностью можно назвать врагами мирных занятий, питающих разумную предприимчивость человеческую. Сами паны были непоследовательны в казацко-турецком вопросе, по недостатку солидарности между партиями, по увлечению интересами отдельных лиц и фамилий. Ведь не кто же другой, как паны, и именно русские, были образователями казачества. Они, по своей природе или по тому, что по-украински называется вдача, были настолько же казаки, насколько и потомки варяго-руссов, — одного и того же с казаками гнезда «шестокрыльци». Заманенные в польскую семью людьми gentili e manierosi, они противодействовали казакам во имя излюбленного ими польского права, но в душе, во глубине врожденной «удачи» своей, оставались всё теми же потомками казака Байды, Богдана Рожинского, Сверчовского и т. д. Молдавия искушала их по-старому, как местных рыцарей, и заставляла манкировать политическими видами всего своего сословия. За что бы ни повздорили с панами казаки, на Волощине, как они звали безразлично оба господарства, на походе в Волощину сердца их брали один аккорд с сердцами пограничных землевладельцев, как бывало во времена оны, за их дедов и прадедов. Польское правительство билось как рыба об лёд с казаками, билось потому, что не дозрело до уразумения экономической идеи соединения общих выгод в каждом предприятии; а казаки между тем, без всякого мудрствования, отыскивали тайну гармонии. Магнаты внутренних областей, старались вооружить свою украинскую братию против пограничных лотров, а подольские, галицкие и киевские паны не раз забывали, к которому лагерю они принадлежат, и часто относились к казацким отаманам, точно буйтур Всеволод — к Игорю: «Сидлай, брате, свои брзыи комони, а мои ти готови, осидлани». Совместные походы, общие издержки на предприятие и общее пользование добычей связывали русь православную и русь окатоличенную экономически, доколе магнаты с руководившими их иезуитами не порвали и этой связи.