Ослеплённое римской политикой, панское полноправство вызывало в отрозненной Руси реакцию безземельных и бесправных. Отсюда — гайдамачество среди мирных жителей и казацкий промысел вдали от панской монополии. Но то же самое полноправство давало панам диссидентам и дизунитам возможность противодействовать королевскому правительству в устройстве единой римской иерархии. Паны не потому противодействовали королю, что прониклись высшими убеждениями, что превзошли просвещением учредителей католичества в Польше, а потому, что это им было нужно, как панам, по династическим соображениям, по эгоистическому рассчёту. Отсюда — замешательства во всех сословиях и классах общества в пользу то панских, то не-панских партий, но всегда во вред экономическому развитию общества. Противоречиям не было в Польше конца. То же противное здравому гражданскому смыслу полноправство, которое, по-видимому, стояло на страже государственного единства и беспорядочного порядка, обеспечивало панам безнаказанность в таких походах, за которые они же сами, на своих сеймах, придумывали казакам наказания. Если бы можно было забыть, что Сигизмунд III всю свою жизнь, подобно Филиппу II испанскому, богобоязненно и набожно вредил успехам общественного преуспеяния, то положение его и его религиозных советников могло бы внушать участие. «Во всё наше царствование», плачется он в своём универсале от 22 мая 1618 года, «мы всеми силами старались не только освободить коронные земли от внешних неприятельских вторжений, но и сохранить внутреннее спокойствие, и укротить своевольство частных лиц, разнузданных на всякое зло; но, по какому-то особенному несчастью и, вероятно, по людским грехам, ничто не помогает, напротив, своевольство всё более и более усиливается».
Это писал глава законодательной власти, а вслед за тем глава исполнительной, именно коронный гетман Жолковский, вместе с такими казаковатыми панами, как оные Корецкий и Вишневецкий, вмешивается в молдавские дела и ведёт с собой в турецкие владения тех самых казаков, которых он же наказывал и стращал наказаниями за то, что они не хотели играть роли голодных псов в виду пиршествующих пастухов, а предпочитали блукати вовками сироманцями по колонизованной панами Украине. Об этом походе говорено в своём месте. Здесь остаётся напомнить, что казаки участвовали в последнем походе Жолковского — или, как люди наёмные, или, как вассалы панских домов. Коронный гетман, опасаясь поднять высоко казацкое самомнение, оставил казаков de jure за шеломянем, и набрал к себе казаков de facto; поступил, значит, по пословице: «Тех же щей да пожиже влей».
Между тем, как король терял голову иносказательно, а коронный гетман, потерял фактически, и на шляхетскую половину отрозненной Руси напало безголовье, болезнь, которой страдала Польша со времён обращения православных людей в язычников и вторичного крещения их во имя мнимого главы церкви Христовой, — Сагайдачный, деятель скромного, но плодотворного разряда, продолжал то дело, которое, начали братства вместе с отдельными представителями убогой интеллигенции края, от имени Острожского и подобных ему богачей, готовых, как это часто бывает, на всё полезное и на всё вредное, в одно и то же время. С его именем, оставленным в тени и летописцами, и историографами, соединяется то великое движение русской силы против мусульманства, которое напрасно называют одни разбойничаньем, а другие рыцарством, — движение нравственно-экономическое, истекавшее при всей своей грандиозности, из двух простых начал — отмщения за «обиду гнезда своего», манером варяго-руссов, и снабжение этого гнезда всем необходимым, по их же предковскому примеру. С его же именем связано и воспоминание о самой решительной оппозиции, какую когда-либо сделал русский народ папизму. Два величайшие врага успехов благоденствия человеческого, два величайшие представители чужеядности, какие когда-либо появлялись в истории разумного труда и промысла, встретили в этом тёмном казаке препону, которая доказала христианскому миру, что не всё возможно для их всеподавляющей силы. Уже в 1617 году решено было в турецком диване послать в пределы Польши сильное войско, под начальством Скиндер-баши, чтоб истребить казаков поголовно и заселить Украину мусульманами. План этот отсрочен по независящим от верховного дивана обстоятельствам, но не отложен. Гораздо раньше решено в Ватикане распространить апостольскую миссию Польши, жадный к захвату мессианизм, до ледовитого моря. И этот столь же великий и столь же нечеловеческий план только отсрочен, но не отложен. А казак, сидя задумчиво на Порогах, на этих «каменных горах», которые Славутица Днепр «пробил сквозе землю половицкую», — подсмеивался с одинаковым презрением и над бородатыми, и над бритыми врагами своими. По мирному трактату над Днестром, ниже Яруги, паны взяли расправу с казаками на себя, — русские паны приняли на себя обязательство угодить разом и тем, которые слыли опасными врагами всего христианства, и тем, которые ещё опаснее для христианства пропагандировали его. Но ни угрозы неверных, ни самоуверенность христиан не остановили походов казацких на море. Непоследовательные представители верховной власти в Польше сами помогали казакам раздражать султана; наконец дали ему отведать самого вкусного из всех блюд, какими «судьба, балуя смертных чад», лакомит их изредка, — отведать мести, да ещё самой полной, самой кровавой.