Напрасные мольбы, напрасные надежды! Нелюбимый до сих пор шляхтой Папроцкий в то самое время печатал в Кракове своего рода обличение польских панов в их неправдах относительно Руси. «Вы», говорит он, «не жаждете другой свободы, кроме свободы торговать скотом, да наполнять свои засеки и клуни. Не в пёстрых саянах свобода, господа. Это вам засвидетельствуют те, которые побывали уже в лыках (со связанными назади руками). Тогда только свободными назвал бы вас целый свет, когда б вы отразили этого падуха (падишаха) и перегородили татарские проходы». [7]
Но в 1589 году, после Баворовского дела, и казацкой победы над татарами, поляки доказали, впрочем, и то на короткое время, справедливость пословицы: mądry Łach po szkodzie. Слышно было, что «турецкий гетман» Гедер-баша-беглербек [8] переправился на сю сторону через Дунай, готовясь идти с громадными силами в Польшу. С ним должны были вторгнуться в польские владения и татары, но они, на беду себе, упредили турок, к которым относились почти так, как русины к полякам. Коронный гетман Ян Замойский съехался с русскими панами во Львове и начал, как возможно скорее, готовиться к защите. Гетман предполагал соединить с городом верхний замок общим окопом, с тем чтобы, в случае беды, обороняться здесь до последней возможности. Тем же порядком должен был затвориться в Каменце снятынский староста Николай Язловецкий. Потом принанял гетман больше войска, затратив часть собственных денег, за поручительством русских панов. Сендомирский воевода Юрий Мнишек, будущий царский тесть, собрал также «не мало» народу. С ним были русины Стадницкие и много других русских панов. Разосланы письма и по другим областям, чтобы каждый спешил спасать отечество. В Краковском и других воеводствах отбывались в это самое время сеймики, на которых выбирали депутатов в трибунал. На этих сеймиках паны решились прибегнуть к последнему средству: чтобы с каждых десяти ланов снарядить пахолка в полном вооружении и с копьем в руке, с тем чтобы и на будущее время сеймовым законом установить эту меру на случай крайней опасности. Но тут же панская логика взяла своё! «Niebezpieczna by nam rzecz była» говорит летописец: «broń swą odpasawszy od boku, innemu ią dać». [9] К этому прибавляли, что пахолки, отданные под начальство ротмистру, выбранному на время ополчения, не стали бы ему повиноваться. Решились остаться при старом порядке: шляхтич, под именем товарища, приводил с собой столько вооружённых пахолков, сколько приходилось на его долю по количеству владеемой им земли, и, будучи их непосредственным начальником, сам подчинялся распоряжениям ротмистра. Этим способом паны заставляли своих крестьян делать военное дело перед своими глазами, принимая в нём участия на столько, на сколько принимали в работах хозяйственных. Отсюда взяло своё начало то зловещее явление, которое уравномерило силы двух борющихся в государстве республик — шляхетской и казацкой: вооружённые пахолки, приобрёв боевую опытность, при всяком удобном случае переходили из-под хоругви наследственного пана под хоругвь избирательного казацкого начальника, как об этом с тревогой говорят «Volumina Legum» уже под 1590 годом. Таково было устройство панской республики, таковы были нравы и интересы шляхты, что поневоле она должна была, «отпоясывая от своего бока меч, вверять его другому». Баворовская битва, описанная паном Бильским так, как будто и она заслуживает песень, quae dumae vocantur, была не что иное, как поражение: в этом смысле представлена она даже в донесении королю, который гостил тогда у своего отца, короля шведского. Она, вместе с другими тревожными новостями, заставила гостя прервать застольный банкет и спешить в Польшу.
7
Если бы Папроцкий знал Слово о Полку Игореве, он бы употребил выражение, рисующее половецкие набеги теми же чертами, какими позднейшие повествователи рисовали набеги татарские: «Русичи, великая поля чрелёными щиты перегородиша». Другая напоминающая орду черта: «А половцы неготовами дорогами побегоша к Дону великому».
8
Читатель, может быть, вопрошает себя мысленно: почему автор пишет баша, а не паша? Потому, что немцы, не имеющие в своей фонетике звука бе, а имеющие только «пе твёрдое» и «пе мягкое», научили петровских россиян, и даже многих, если не всех, польских писателей и письменников, звать султанских башей (баш — голова) пашами; а нам, украинцам, не приходится учиться у немца, как называть врага, которого мы не пускали мешать его кабинетным занятиям.