Странная случайность поместила на время в Царьграде и последнего героя польской культуры, старавшегося вредоносную казацкую вольницу обратить на полезное служение государству, и первого из казацких предводителей, восторжествовавшего над европейским войском.
Товарищ и зять знаменитого Жовковского, полевой коронный гетман Конецпольский, не расставался с ним на погибельном поле битвы до тех пор, пока их не разлучил последний натиск татарской орды. Очутясь без войска, он скоро сделался добычей татар, которые признали в нём знатного пленника и доставили к Скиндер-баше. Конецпольский был отправлен в турецкий Белград. Там посадили его в темницу, описание которой доставило бы казацкому барду один из тех мрачных пассажей, которыми так богаты невольницкие думы. Это была грязная, полутёмная фурдыга (казацкое название форта здесь кстати), — может быть, нечто вроде той бани, в которой томился Сервантес. Посредине протянута была толстая цепь; по ней на кольцах двигались цепи потоньше. К одной из таких цепей прикован был Конецпольский. В фурдыге, можно сказать, не видать было света Божия, солнца праведного, как поётся в известной кобзарской думе. Она освещалась только маленьким оконцем, в которое набожные люди подавали узникам милостыню. Эта черта турецкой неволи опять говорит о человечности в бесчеловечной басурманской земле, и нам хочется верить, что русские женщины бранки охристианили в этом случае магометанское милосердие.
Но Конецпольский недолго томился в белгородской темнице. Скиндер-баша, которому он принадлежал, как военная добыча, внезапно умер, и тогда знаменитого пленника перевезли в Царьград. Здесь он очутился в роли Дмитрия Вишневецкого и, без сомнения, висел бы на железном крюке, когда бы на нём, как на Вишневецком, лежало пятно обманщика. [175] Каждому воинственному невольнику предлагали в Турции принять магометанство с обещанием почестей и богатства в новом отечестве. На этой пропаганде строили турки силу свою. Лучшие воины и лучшие администраторы были у них «потурнаки». Когда Конецпольского привели в серальный диван, великий визирь сказал ему:
«Выбирай любое: если пристанешь к мусульманской вере, то повелитель правоверных тотчас вверит тебе пятьдесят тысяч войска и пошлёт в Персию; что добудешь коштом падишаха на войне, всё будет твоё. Если же этого не сделаешь, то пропадёшь в неволе».
«Не могу я этого сделать (отвечал Конецпольский): потому что, когда бы я Богу и государю моему сломал веру, то не был бы твёрд и в вашей вере».
Этому ответу, достойному аристократа-казака, гармонически вторит кобзарская дума о казаке-демократе. В ней пленный запорожский гетман говорит ещё энергичнее:
«Ступай же на вечное сидение в тюрьме (сказал великий визирь). Это уж не мой будет грех, не моя вина; на меня не нарекай».
Здесь члены дивана с участием обступили Конецпольского, так что, по словам фамильного предания, он «не wiedzifi, gdzie się obrócć». [176] Но великий визирь положил конец этой сцене, приказав отправить его в Чёрную Башню, в известную всем нам, по отеческим воспоминаниям, Эдикулу. Там дали ему помещение получше белгородского. В столице турок не был так беспощаден, как в провинциях.
Конецпольский сидел в одном зале с 12-ю другими разноплеменными пленниками. Каждому ежедневно отпускалось на содержание по нескольку аспров. По два часа в день позволено было им гулять по верхнему залу над морем и любоваться пышным, едва ли не великолепнейшим в мире зрелищем. Остальное время проводили они в молитве, в беседах, или же убивали за картами. На долю Конецпольского выпало ещё одно развлечение. Ага Чёрной Башни, то есть комендант Эдикульского, иначе Семибашенного замка, имел несколько стенных часов, с которыми, как варвар, не умел обращаться. Он пришёл к пленникам и спрашивал, не может ли кто нибудь из них поставить часы. Коронный гетман отвечал: «Я бы мог, когда бы посмотрел». Обрадованный ага велел ему идти за собою. Конецпольский поставил ему двое часов. На другой день его позвали опять. Он опять исправил двое часов, а одни из вчерашних нарочно остановил. Этим способом он устроил себе некоторое refrigerium, как выражается семейная хроника, и несколько раз выходил из своего заключения в качестве часового мастера.
175
Князь Димитрий Вишневецкий, а по казацким песням казак Байда, служил со своими казаками султану до перехода на службу к московскому царю, а потом явился неприятелем Порты, в 1564 году, и очутился её пленником. Этим надобно объяснять его смерть. Ниже рассказан в тексте, подобный же случай с князем Самуилом Корецким.