Вот при каких обстоятельствах появилось в Витебске апостольское послание Смотрицкого! И витебские местичи приняли его с восторгом. Сидя в своих урядовых лавицах, они выслушали торжественное обвинение Кунцевича в отступничестве. Сидеть в магистратской лавице — в то время значило признавать единство своей веры с верой, господствующей в государстве, то есть признавать, как политическую, так и церковную унию. Отрицавших церковную унию лишали муниципальных должностей, которые в городах королевских вполне зависели от короля, так точно как в городах панских они зависели от пана. И всё-таки члены витебской ратуши единодушно отказались повиноваться предателю отеческой веры, составили акт передачи церквей с духовенством в ведение Мелетия Смотрицкого и признали его своим законным архипастырем. Примеру Витебска последовали жители Полотска, Могилёва, Мстиславля, Орши. Только столица литовской Руси, Вильна, имея издавна в магистрате своём две лавицы, римскую и русскую, не могла действовать единодушно. Но зато этот город был центром литовских протестантов, которых предводитель, князь Христофор Радивил, не переставал поддерживать православных против униатов со времени знаменитого Брестского синода. [31] Этим обстоятельством и дружескими отношениями, в каких состоял Иов Борецкий с главой литовских протестантов, надобно объяснять смелость, с которой Смотрицкий появился среди братии Виленского Святодуховского монастыря, священнодействовал в аппаратах архиепископа, рукополагал в православные священники, рассылал чернецов и светских людей для ободрения гонимых ревнителей древнего русского благочестия.
Душохват не преминул позвать Смотрицкого к суду «как самозванного иерарха; но исполнительная власть была тогда озабочена грозой нашествия турок, а многие, как это случалось часто в церковных смутах Речи Посполитой, «оглядывались и на казаков». При таких обстоятельствах, представитель папского вторжения в православную Славянщину очутился, в виду Смотрицкого и его смелых агитаторов, почти в таком же положении, в каком увидел себя под Хотином Осман II, столкнувшись в бою с казаками Сагайдачного. Но Осман, как пишут, в бессильной злобе на воинственных гяуров, плакал; напротив представитель римской правоверности в Белоруссии тем ещё выше возносился пламенным духом своим в обетованные ему римской церковью небесные селения. Его ободряло, между прочим, то обстоятельство, что в неприятельском стане всё дело опиралось на деятелей простонародных; что же до местной шляхты, то она вообще устранялась от мещанских демонстраций, имевших целью фактическое восстановление православия; она ограничивалась подписыванием имен своих под мещанскими суппликациями королю, но и суппликации мещанские подписывала только тогда, когда её поили до беспамятства. По крайней мере так сам Кунцевич описывал положение дел своему другу, униатскому митрополиту. [32] Впрочем иезуиты, разливая в высшей сфере русского населения польский элемент, в самом деле разъединяли её с народом повсеместно, и этим помогали делу унии столь же действительно, как и королевскими мандатами.
Как бы то ни было, только универсалы и словесные наказы Смотрицкого под шум Хотинской войны, наделали такого волнения в белорусском мещанстве, что наконец король, по настоянию литовского канцлера, признал необходимым отпечатать несколько церквей. Кунцевич не хотел слушаться короля: наместник Иисуса Христа один владычествовал сердцем его. С негодованием пренебрежённого пророка обратился он к литовскому канцлеру Льву Сопеге, упрекая канцлера в холодности в истинной вере и к единой спасающей церкви. Из ответа Льва Сопеги видно, как стояли вещи в Польской Речи Посполитой, какую позицию занимала в ней партия Кунцевича и какими представлялись издали ревнители веры — казаки.
31
Князь Острожский выразил своё нравственное бессилие в тот важный момент интимным письмом к Христофору Радивилу. (См. прилож. ко ІІ-му т. Ист. Восс. Руси, стр. 439). Особенно выразительны следующие слова ero: «Śmiałbym о to misernie prosić i wiernie radzić, żebyś W. M. natenczas gdzie niepodaleku być raczył w imionach, swych».
32
В начале 1622 года Кунцевич писал к Рутскому: «Осьм хлопов або десять тилько то броят: шляхты немаш жадное. Ездили або ходили до некоторых герштиков шляхты полоцкое, лист справивши до короля его милости, и упросили их, же ся подписали попившися, чого напотом жаловали и сами не ведали, до чого ся подписовали, яко потом самы вызнали». (Автограф находится в архиве Св. Синода, в отд. б. униатских митрополитов; записан в прибавительной описи под № 13-м 1622 г.)