Такова была уверенность иезуитской партии в торжестве унии над православием. Решительная мера к подавлению православия в одном из древнейших русских городов показывает, что в успехе унии тогда ещё не сомневались ни в королевской раде, ни в римской конгрегации для проповедования веры.
И вот витебские мещане одни, без союзников и защитников, отдельно от шляхты и принадлежавшего шляхте поспольства, отдельно от мещан прочих белорусских городов, от Волыни, Червонной Руси и Украины, стали лицом к лицу с польским правительством, как бунтовщики, как оскорбители королевской власти и церковные анархисты. Им предлагали — или покориться иноверному архиерею, отступнику древнего русского благочестия, или подвергнуться всем последствиям бессильного бунта. Неготовые к борьбе за свои привилегии и за своё обычное право вмешательства в церковные дела, они смирились; но сердца их были подготовлены к роковой вспышке.
Между тем Кунцевич продолжал неуклонно выполнять программу римской курии. Иезуиты помогали ему всеми зависевшими от них мерами; а их партия преобладала в королевской раде безусловно. По старанию иезуитов, король, в качестве верховного патрона русской церкви, [11] предоставил в распоряжение Кунцевича все православные храмы и монастыри в Полотске, Витебске, Могилёве, Мстиславле, Орше и во всех пределах его архиепископии. Тогда Кунцевич потребовал от каждой ратуши списка «церковных стаций» и привёл их в известность. Он знал, что путём захвата и ловкого распределения собственности возможно подчинить папе даже и таких схизматиков, которые затыкали уши от униатской проповеди. Если он и ошибся в расчёте на пассивную покорность мещанства, которое презирал, как закоренелую в предрассудках чернь, то не ошибся в разъединении предводителей оппозиции. Мало-помалу протесты со стороны духовных людей умолкли. Одни были смещены, другие куплены, третьи запуганы гонением, а не то — соблазнены перспективой спокойной жизни. По смыслу королевской привилегии, каждый противящийся распоряжениям архиепископа являлся нарушителем общественного порядка. Ревнителей древней русской веры, отстаивавших свои приходские церкви, Кунцевич призывал к суду, как бунтовщиков, а суд карал их заключением в тюрьму и денежными пенями. Даже публичные речи православных и печатаемые ими книги «подводились под криминалы», как покушения на существующий порядок вещей. Церкви, не согласившиеся на унию, стояли запечатанными. Приписанные к ним имущества отдавались в пользование униатскому духовенству. Городской народ, верный своей старине, в праздничные дни собирался за городом и молился под открытым небом; но священников среди молящихся не было. Священники смели совершать христианские требы и поучать истинам веры только украдкой, по ночам. При этом их старались изловить для заключения в тюрьму, как бунтовщиков, а кто их защищал, те рисковали поплатиться баницией и секвестром имущества, как это постигло первых фактических противников унии, мещан города Бреста или Берестья.
11
Это значение признавала за ним и православная шляхта, вступавшаяся за русскую церковь. В её супликации к сенату сказано: «Do króla J. М. pana naszego M. poważną przyczyną swoią serio za nami włożyć się raczcie, aby nas przy tey wiary wolności praesentaciey sachomać raczył, którą za szczęśliwym swym na te państwo nastąpieniem w cerkwi naszey Ruskiey, ktorey iest na ten czas panem po P. Bogu у obrońcą, zastał». (Докум. Ист. Западнор. Края, 238).