Восхождение Октавиана к единоличной власти
В «Жизни двенадцати Цезарей», которая послужила началом сборника биографий принцепсов из дома Юлиев—Клавдиев, «четырех императоров» и Флавиев, Светоний так описывает события в римском сенате в мартовские иды 44 г, до н.э,: «Он (Цезарь) сел и заговорщики окружили его, словно для приветствия. Тотчас Тиллий Цимбр, взявший на себя первую роль, подошел к нему ближе, как будто с просьбой, и когда тот, отказываясь, сделал ему знак подождать, схватил его за тогу выше локтей. Цезарь кричит: «Это уже насилие!» — и тут один Каска, размахнувшись сзади, наносит ему рану пониже горла. Цезарь хватает Каску за руку, прокалывает его грифелем, пытается вскочить, но второй удар его останавливает. Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойней упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон, — хотя некоторые и передают, что бросившемуся на него Марку Бруту он сказал: «И ты, дитя мое!» («Жизнь двенадцати Цезарей». М., 1964, с, 32).
По именам известна лишь небольшая часть, примерно 20 из 60 противников Цезаря, вступивших в заговор против диктатора. Самыми известными являются Марк Юний Брут и Гай Кассий, они явились непосредственными убийцами Цезаря, к тому же у них были предшественники — убийцы афинского тирана Аристогентон и Гармодий (514 г. до н.э.). Благодаря участию Брута, это событие приобретает философский и даже театральный оттенок. Так как Брут сам признавал свое родство с классическими римскими тираноубийцами Луцием Брутом и Сервилием Агалой, он, следуя семейным традициям, считал своим долгом убить тирана и более того, был одержим этой мыслью.
«С мужеством мужчин и разумом детей», — как говорил Цицерон, — убийцы Цезаря устранили «тирана». Надев меховые колпаки вольноотпущенных рабов, они пошли на форум на Капитолий и в первые же часы после убийства убедились, что их деяние не получило ожидаемого резонанса. Было нелепо считать, что убийство диктатора восстановит старые институты аристократического государства, поможет приходу к власти олигархии, распустит клиентелу Цезаря и его политических сторонников, а также оттеснит тех, кто отождествлял себя с его системой. Старые республиканские речи больше не возбуждали. Городской плебс Рима был уже давно коррумпирован и не встал под знамена затертых олигархических лозунгов.
Так как основные сторонники Цезаря, его коллега по консульству Марк Антоний, командир конницы Лепид, единственный располагавший войском, секретарь Цезаря Бальб и консул 43 г, до н.э. Гиртий не смогли объединиться для немедленного отмщения, римский сенат 17 марта 44 г. до н,э, принял странное компромиссное решение: все планы Цезаря по государственному устройству, даже те, которые он еще не начал осуществлять, были одобрены и объявлены законными, убийцам же Цезаря была объявлена амнистия. На тот момент такие решения воспрепятствовали вспышке гражданской войны и обеспечили дальнейшее функционирование всех государственных органов, однако политическое решение вопроса было всего лишь отложено.
Это дало о себе знать уже через три дня, когда ветераны Цезаря устремились в Рим на похороны диктатора, когда Марк Антоний в своей большой речи напомнил о деяниях и «благодеяниях» покойного. Возбужденная этой речью толпа завладела телом Цезаря и сожгла его на форуме, причем тысячи бросали в огонь свое оружие и драгоценности. Это спонтанное выражение чувств показало, какой силой обладал покойный. Вскоре на его долю выпали божественные почести. После этого стихийного взрыва стало ясно, что политика компромиссов, на которую рассчитывали убийцы Цезаря, потерпела крах.
Положение сторонников Цезаря было сложным прежде всего потому, что вопрос о политическом преемнике Цезаря при его жизни оставался открытым. Точка зрения Антония не была однозначной, а после мартовских ид, как консул, он был представителем законности высочайшего ранга. После многочисленных пристрастных клеветнических кампаний, которые много лет велись против Антония, сейчас вряд ли возможно нарисовать истинный портрет человека, легкомысленно проявившего столько слабостей. Если даже такой добросовестный историк, как Матиас Гельцер, увидел в нем «смесь дамского угодника и стремящегося к власти насильника», то можно понять, как трудно освободиться от старых клише.