догматическом тоне, до нас не дошедшем, а также повторил Никейский символ в его неизменном виде. Впоследствии неполноту Никейского символа стали чувствовать все сильнее и сильнее. Возникло желание привнести в символ истинное учение о Духе Св., а равно в противоапполлинаристические положения, и чем более росло это желание, тем более чувствительней становилась неполнота Никейского символа». Это желание в особенности ясно высказывалось по различным причинам в Константинополе. Вследствие этого и решились здесь провозгласить символ Иерусалимский в его переработанном виде, символ Кирилла, символом Константинопольского собора 381 года. «Должно предполагать, что между символом Иерусалимским и собором этим имелись какие-либо отношения. Кирилл присутствовал на соборе Константинопольском 381 года, но его православие не было несомнительным, на Западе сильно сомневались в его православии. Нерасположение западных к собору 381 года существенно основывалось на том, что на нем заседали, и даже с большим почетом, лица, которые на Западе считались подозрительными. Так, прежде всего, Мелетий Антиохийский, который прнсутствовал на соборе с величайшим торжеством, почитался на Западе за человека не совсем православного. На Востоке очень хорошо знали о настроении Запада. Поэтому нет ничего невероятного в том, что Кирилл, чтобы доказать на соборе свое православие, произнес здесь исповедание веры, прочел, это так естественно, свое в Никейском духе пересмотренное вероизложение, какое было в употребленин в Иерусалимской церкви. Этот документ принят был в акты Константинопольского собора 381 года, заслужив одобрение от отцов, — принят подобно тому, как приняты в акты Никейского собора Кесарийское вероизложение Евсевия, а в акты III вселенского собора — филадельфийское вероизложение Харисия. Когда затем в Константинополе почувствовали нужду составить дополнительное в отношении к Никейскому символу определение веры и захотели заимствовать его из актов II вселенского собора, то и воспользовались для этой цели заключавшимся здесь Иерусалимским символом, который содержал действительно в духе едидосущия составленное распространение третьей части (о Духе Св.) и весьма ценные подробности во второй части (о Сыне Божием). И вот с провозглашением собора 381 года вселенским посредством известного quid pro quo приписали ему и символ, ему не принадлежащий, (конечно не без противодействия, которое улеглось только в начале VI-го века) — выдав его за «пополненный Никейский» и стараясь проложить ему путь к общему употреблению чрез законодательство и чрез богослужение, что, наконец, и удалось. Об этой догадке каждый пусть думает так, как ему угодно, но несомненно, что так называемый Константинопольский символ есть подлог». — Около 500 года или несколько позднее новый символ достиг равного значения с символом Никейским; а спустя немного затем сделался крещальным символом и таким образом вытеснил Никейский символ. В объяснение такого успеха Константинопольского символа, довольно кажется указать на то, что символ Никейский по своей природе не был символом крещальным, а потому он и заменен был при совершении крещения другим, достигшим равного значения от церкви, заменен Константинопольским.