Тем не менее собор, к своему собственному стыду, состоялся. Можно было предвидеть, что собор кроме зла ничего не принесет Церкви. В самом деле все императорские указы и высочайшие послания, выданные пред открытием собора и касающиеся этого собора, ясно давали знать, чем сделается собираемый собор. Председательство, и притом полномочное, на соборе поручается человеку совершенно не благонадёжному, архиепископу Александрийскому Диоскору[240]. Диоскор по своим догматическим убеждениям был вполне родствен с Евтихием, хотя до времени и не обнаруживал этого ясно (Деян III, 144). Он был в связях с евнухом Хрисафием, другом Евтихия и полномочным правителем империи в то время, а потому естественно и двор, и император должны были принять сторону не Флавиана, а Диоскора[241]. Диоскор тем охотнее должен был поддерживать сторону Евтихия, что по всей вероятности и он подобно многим другим архиепископам Александрийским (напр. Феофилу, ознаменовавшему себя постыдною борьбой с св. Златоустом) с завистью смотрел на быстрое возвышение архиепископской кафедры Константинопольской над всеми другими кафедрами Востока, а потому был не прочь в лице Флавиана архиепископа столицы унизить достоинство и честь самой кафедры Константинопольской. Таков был Диоскор, и однако же он по высочайшему повелению назначался главным вождем собора. Высочайшее послание, адресованное на имя Диоскора гласило: «мы почли необходимым послать тебе грамоту, в которой объявляем всему собору, что мы предоставляем тебе власть и первенство пред всеми прочими участвующими в соборе» (Деян. III, 158). Понятно, как мало можно было ожидать истины и беспристрастия от собора, руководительство которого не без намерения поручено было евтихианину. Что касается до стороны православной, то указами, изданными еще до собора, ей предписывалось положение на соборе страдательное, а не деятельное, и даже стеснительное и угнетенное. Архиепископ Флавиан, глава православных на востоке, должен был явиться на собор скорее в качестве подсудимого, чем полноправного члена его. На это указывают императорские указы и высочайшие послания как косвенно, так и прямо. Один указ напр. говорил: «так как ныне опять возбуждено новое недоумение касательно св. веры, то мы определили быть в Ефесе собору, поспешая совершенно уничтожить корень зла» (Деян. Ш, 154). Как легко было применить этот указ против Флавиана, который не соглашался с Евтихием в учении веры, и как легко было под искоренением зла понять именно искоренение воззрений Флавиана! Или другое высочайшее послание гласило: «тем, которые осмелились говорить с целью или прибавить, или убавить что-либо в определениях о вере, постановленных в Никее и потом в Ефесе, мы не позволяем совершенно иметь голоса на соборе и подчиняем их вашему (Диоскорову) суду» (Деян. III, 159). Опять: как легко было и этим местом высочайшего послания воспользоваться во вред Флавиану! потому что не было ничего проще как представить, что Флавиан хотел что-либо прибавить или убавить в решениях прежних Вселенских соборов. Но кроме этих выражений из высочайших указов и посланий, косвенно указывающих на неблагоприятное положение, какое должна была занять на соборе сторона православных в лице Флавиана, в рассматриваемых документах есть прямые указания, направленные против Флавиана и его дела. «Так как архиепископ Флавиан, говорилось в одном указе, захотел возбудить какой-то вопрос о вере против архимандрита Евтихия и собравши совет, начал что-то делать, то мы несколько раз относились в этому епископу, желая воспрепятствовать возбужденному беспорядку; но хотя мы многократно убеждали его оставить такое исследование, чтобы это не сделалось причиною беспорядков по всей Вселенной, однако же он не успокоился»; поэтому, рассуждалось в указе, «мы сочли необходимым собрать собор, дабы искоренить весь диавольский корень» (Деян. Ш, 157). Мог ли, спрашиваем, ожидать себе добра Флавиан на предполагавшемся соборе, в силу подобных указов? И не должен ли был он считать свое дело, а с ним вместе и дело православных, наперед предрешенным, и притом совершенно не в его пользу? Императорская власть, руководимая такими врагами православия, как Хрисафий, постаралась даже сколько возможно ослабить сторону православных на соборе, устранив от собора наиболее ревностных из них. Так поступил император с блаженным Феодоритом епископом Кирским, этим проницательным врагом монофизитства, умевшим оценить опасность этого нового учения на самых первых порах развития оного, в высочайшем послании, адресованном к Диоскору, читаем: «Феодориту Кирскому мы повелеваем не прежде прийти на собор, как когда угодно будет всему собору, чтобы и он присутствовал на нем. Если же возникнет какое-либо разногласие касательно его, то мы повелеваем без него собраться собору и решить то, что повелено» (Деян. III, 148). Это устранение Феодорита от собора совершается под предлогом склонности его к несторианству (Деян. III, 158). Оно было условное, но равнялось безусловному, как скоро возьмём во внимание, кто был председателем собора; мог ли Диоскор допустить присутствие на нем Феодорита, ревностного приверженца православия? Между тем как сторона православных на соборе, вопреки всякой справедливости, ослаблялась, партия монофизитская на нем всячески усиливалась по воле императорский. Так указом вызван был к присутствовавнию на соборе с правом голоса архимандрит Варсума из Сирии, хотя по канонам он не мог быть членом собора, ибо таковыми были лишь епископы. Он вызван потому, говорил указ, что он вместе с другими архимандритами «ведет борьбу против некоторых восточных епископов, зараженных нечестием Нестория» (Деян. III, 152. 153), т. е. по попросту против епископов православных, которых монофизитствующие обзывали именем несториан за то, что они вопреки Евтихию допускали во Христе два естества по воплощении (это видно из Деян. III, 157). Но со всем этим мы еще не достаточно оценим все выгоды, какие должна была иметь на своей стороне партия монофизитская на соборе, если не укажем еще на те широкие полномочия, которые давались императорским светским чиновникам Елпидию и Евлогию в делах этого собора. «Если усмотрите, что кто-нибудь начинает возмущение или беспорядки (на соборе) в оскорбление святой вере», так говорилось в инструкции императорскому чиновнику Елпидию, — «такового отдать под стражу» (Деян. III, 154). Само собою разумеется, что партия, преобладающая на соборе и притом имевшая на своей стороне светскую власть, могла воспользоваться против членов противной стороны и этим правом сколько угодно; а такова именно и была партия Диоскора и Евтихия. «Притом, говорилось далее в инструкции, те, кто прежде судил архимандрита Евтихия, должны присутствовать и молчать на соборе, не имея звания судей, но ожидать общего мнения всех прочих отцев, потому что ныне обсуждается то, что определено было прежде самими ими» (Деян. III, 155). То есть назначался неправедный суд, в котором подсудимый не мог ни слова сказать в свою защиту; говорить в свою пользу и в свое оправдание значило бы для стороны Флавиана нарушать императорскую волю и следовательно попасть под стражу. Наконец инструкция говорила: «мы послали вам (Елпидию с Евлогием) помощь гражданскую, выдавши нужный приказ проконсулу, и на другие случаи помощь воинскую; для того, чтобы вы при своем собственном старании и при этих вспомогательных средствах в состоянии были выполнить порученное вам (т. е. охранение интересов веры), что настолько же выше всех прочих благ, насколько божественное выше человеческого» (Деян. III, 155). Можно судить, какова будет свобода решений и действий на соборе, когда одна из сторон имела в своем распоряжении даже военную силу. Богохульством отзываются слова этого указа о том, что божественное выше человеческого, когда христианское учение веры устанавливается и определяется мечем солдат!
240
Подробную характеристику нравов Диоскора мы предложим ниже, когда будем говорить о суде над Диоскором на соборе Халкидонском.